– Алиса Бруновна, говорят, что, несмотря на «театральную семью», в детстве вы хотели стать балериной?
– Да… Была у меня такая мечта. Когда в Таллине, где мы тогда жили,
открылся первый в истории города Дом пионеров, я тут же пошла и
записалась во все кружки сразу. И в первую очередь в балетный.
Руководительница Александра Федоровна Чернова, бывшая балерина, мне
говорила: «Тебе надо в балет идти». Но когда мы вернулись в Ленинград в
1949 году, мне было уже четырнадцать – для балета поздно.
– И вы решили пойти по стопам знаменитого папы – актера Александринского театра Бруно Артуровича Фрейндлиха?
– Это влияние атмосферы в доме вообще. Бабушка замечательно пела,
играла на скрипке. Старшая сестра папы окончила консерваторию и вышла
замуж за певца Ираклия Сулханишвили. Мы жили все вместе. Можете себе
представить, сколько музыки звучало в доме! И первым спектаклем,
который я увидела, была опера «Евгений Онегин» – дипломный спектакль
моей тетки. Когда в 1949 году мы с мамой вернулись в Ленинград, я стала
снова учиться в своей школе. И там организовался драматический кружок.
Это было настоящее пиршество духа! Мы сами ставили спектакли, рисовали
и клеили декорации, сооружали костюмы. Руководила драмкружком Мария
Александровна Призван-Соколова, актриса БДТ, которую я считаю своей
творческой матерью – она мне преподала первые и настоящие уроки театра.
У меня был хороший голос, и, что вполне естественно, все родственники
советовали мне поступать в консерваторию. А у меня не было даже
начального музыкального образования. И когда я сказала папе, что все
хотят, чтобы я поступила в консерваторию, он ответил: «Допускаю, но
если ты туда пойдешь, то в опере тебе ничего интересного не светит,
потому что ты маленькая, а опера требует фактуру. Другое дело, если ты
будешь камерной певицей, то реализуешь и свои драматические
способности. Но если пойдешь в театральный институт, то на сцене
сможешь все – и играть, и петь, и танцевать». Что, кстати говоря, потом
мне мой педагог Борис Вольфович Зон и написал в напутствии. Он нам всем
подарил свои фотографии с пожеланиями. При этом папа не помогал в моем
желании пойти в театральный институт именно потому, что меня не знал
(мы с мамой уже давно жили отдельно). Он ведь был человек совестливый.
Помню, Мария Александровна говорила ему: «Может, вы замолвите словечко?
Девочка мелкая такая, маленькая, худенькая, могут и не заметить.
Все-таки первое впечатление – это какая-то фактура, выразительная и
яркая внешность. Ведь не заметят, и будет беда». А папа ответил: «Как я
могу сказать, Мария Александровна, если никогда ее на сцене не видел и
не знаю? Я могу вам верить на слово, но этого недостаточно, чтобы
поручиться». И только муж Марии Александровны, Павел Карлович Вейсбрем,
который курировал наш кружок, написал в приемную комиссию записочку:
«Обратите внимание на эту девочку». Вот и весь текст. И началось самое
замечательное время – учеба в институте.
– После института вас распределили в Театр имени
Комиссаржевской, где вы познакомились с Игорем Владимировым, к которому
потом ушли в Театр имени Ленсовета?
– Надо сказать, до этого я много играла в театре, в основном
девчонок, мальчишек, девушек молоденьких. Но однажды в Театр
Комиссаржевской пришел красавец Игорь Петрович Владимиров, его
пригласили поставить два спектакля: «Время любить» и «Случайные
встречи». Он первый поверил в то, что я могу сыграть лирическую
героиню. В общем, я влюбилась в Игоря Петровича. Потом, когда его
назначили главным режиссером Театра имени Ленсовета, он меня туда
пригласил. Это было в 1960 году. А у меня тогда как раз обнаружили
туберкулез. Слава Богу, это оказалась не открытая форма, и на полгода
меня отправили лечиться в санаторий – четыре месяца я провела под
Питером, в Сосновом бору, два месяца – в Крыму. Естественно, что за
время лечения я «выпала» из репертуара. Вспомнив о приглашении
Владимирова, пришла в Театр имени Ленсовета. И двадцать два года мы с
ним проработали вместе. Восемнадцать лет из этих двадцати двух и
прожили вместе.
– Это было непросто?
– Непросто было потом. А тогда… Игорь Петрович был старше меня на
шестнадцать лет, и я стала его третьей женой. Когда мы встретились, я
была абсолютно белым листом во всех житейских отношениях. Как
актриса-то уже сформирована, много играла, будь я незаметным пятнышком,
он меня не позвал бы в театр. Он был большой умница, с потрясающим
чувством юмора. Мне было интересно – я жадно, как губка, впитывала все,
что он знал, умел, мог, чем был богат. И я не боялась выходить за него
замуж, потому что мне все в нем было интересно, мне было чему у него
поучиться.
– Всегда вместе – дома и на работе… Это не создавало проблем?
– Знаете, поначалу – нет. Мы оба были так заражены и поглощены
театром, в котором вместе работали, что проводили в нем большую часть
времени, практически двадцать четыре часа в сутки, и дома разговоры о
театре продолжались. Но, как ни странно, мы не уставали друг от друга.
Игорь Петрович «строил» театр, собирал труппу, мы оба были одержимы
идеей нового театра – он стал нашим общим «ребенком», которого мы
вместе пеленали, нянчили, кормили, поили и так далее. Скучно не было. И
в это время даже если и случались какие-то грешки со стороны Игоря
Петровича, я их просто не замечала. Хотя, что скрывать, он был женолюб.
Но тогда нас обоих полностью захватил театр. Игорь Петрович отказывался
от очень многих съемок, а его звали в кино. Но он не хотел надолго
уезжать, потому что театр в то время был для него всем. И только когда
«Ленсовет» о себе заявил, уже в семидесятые годы, и заявил
основательно, потому что были очень хорошие спектакли, и труппа
состояла из людей «одной группы крови», только тогда Игорь Петрович
позволил себе сняться в нескольких картинах. Он и меня не пускал,
именно потому, что я была очень и очень плотно занята в репертуаре. Он
ревновал к кино. Но ведь и сам отказывался от каких-то вещей именно во
имя того, чтобы создать театр...
– После развода вы еще пять лет работали вместе…
– С Игорем Петровичем мы расстались, потому что он был большой
любитель женщин. Да, я его не ревновала до поры до времени, потому что
он вел себя очень осторожно. А потом стал сильно выпивать, был у него
такой жуткий период. Вы знаете, пьяный человек немножко «сорит» за
собой, и все его грехи стали видны. Как только наступил такой период,
мне это показалось уже не очень симпатичным, и я стала себя чувствовать
более свободной. И тоже пустилась во все тяжкие. Не в прямом, конечно
же, смысле, но у меня тоже появились какие-то романы. И у Игоря
Петровича, и у меня. Он дал мне, правда, сто очков вперед... Я пыталась
его образумить в смысле выпивки. Просила прекратить это дело, потому
что театр стал погибать. Но он считал, что ничего особенного не делает:
он же не алкоголик, не пьяница. Короче, это стало большой бедой.
|