Иногда беседа с актером, всеми любимым и всенародно известным, приводит к недоуменному выводу: да мы его совсем не знаем! Валентин Смирнитский для многих зрителей — прежде всего добродушный толстяк Портос с его легким гастрономическим отношением к жизни, вальяжный, обаятельный и галантный. Кстати, как раз во время съемок фильма о мушкетерах актер был строен и подтянут, чем впоследствии поражал приглашающих его на характерные роли режиссеров — ведь они ожидали увидеть упитанного добряка, довольного жизнью и собой, а видели красивого, стройного молодого человека. Есть на счету актера и другие, совсем неплохие фильмы: «Щит и меч», «Адъютант его превосходительства», «Отцы и деды», «Визит дамы», «Прохиндиада, или Бег на месте».

Театралы же Москвы знают совсем другого Смирнитского: юный Треплев в «Чайке», повелитель женских сердец Дон Жуан в пьесе Мольера, Кассио в «Отелло», неистовый Меркуцио в «Ромео и Джульетте»…

А начиналось все с успешно сыгранной в самодеятельной студии роли Хлестакова, где юный Смирнитский занимался вместе с Сергеем Шакуровым и Василием Бочкаревым. Именно после «Ревизора» в неизмученную поисками ответа на вопрос, кем быть, голову дебютанта и закралась шальная мысль: а не податься ли в актеры.

И подался, легко поступив в Щукинское училище и насмешив приемную комиссию своеобразным исполнением «Облака в штанах». Первая же роль в кино в фильме режиссера Михаила Богина «Двое» сразу возвела обаятельного новичка и его партнершу — Викторию Федорову — в ранг звезд отечественного кинематографа. Фильм был обласкан критиками, отмечен Золотым призом Московского международного фестиваля в разделе короткометражных фильмов, призом ФИПРЕССИ — и положил начало успешному киномарафону молодого актера, в творческой биографии которого вряд ли найдется хотя бы год без съемок.

Но для большинства зрителей Смирнитский был, есть и останется Портосом — преданным другом, добродушным и обаятельным, к чему, кстати, сам артист относится философски: «Борис Иванович Бабочкин всю жизнь проходил Чапаевым, так что я не против образа Портоса, его вальяжности и благородства».

— Валентин Георгиевич, сейчас многие увлеклись составлением своих родословных, что, в общем-то, неплохо: мы слишком долго были безликой массой, без роду, без племени. Изучение генеалогического древа вошло, можно сказать, в моду. Слышала, что ваши предки дворянского происхождения. Не расскажете об этом?

— На эту тему я как раз разговаривать не люблю, и именно потому, что это модно. Часто ведь это делается не из интереса, не из желания узнать свои корни. А просто люди начинают себя с этой точки зрения позиционировать, и поэтому появляется много таких Лжедмитриев. Дворянское собрание в Москве — это просто смешно: они там собираются — все эти неизвестно откуда взявшиеся Голицыны, просто карикатура. Кровей во мне много намешано, в том числе польская, немецкая, еврейская — в общем, была нормальная советская, совсем неактерская семья. Отец, правда, некоторое отношение к творческому процессу имеет: работал главным редактором Московской центральной студии документальных фильмов, да и мама работала в киносети.

— После окончания Щукинского училища вас пригласили сразу в три московских театра и к Игорю Владимирову в «Ленсовет». Вы выбрали «Ленком» и Анатолия Эфроса, который был там тогда режиссером. Почему?

— Это была эпоха ренессанса советского театра. И, начиная с первого курса, мы, студенты, носились по всем театрам: нам все было интересно. Поэтому уже к окончанию училища я твердо знал, какие театры мне по душе. Я пересмотрел все спектакли молодого «Современника», на моих глазах возродился театр на Таганке с приходом Юрия Любимова, мы специально ездили в Ленинград на последние студенческие копейки, чтобы побывать на спектаклях БДТ и посмотреть новые постановки Георгия Товстоногова. А про Эфроса я могу сказать просто — это гениальный режиссер XX века. Мне повезло в том, что он меня сразу взял, и не просто взял — моя первая роль: Треплев в «Чайке». Не каждому почти еще студенту выпадает такое счастье — это был колоссальный толчок в моей творческой жизни. И вообще, я считаю, что именно Эфрос научил меня театральному искусству, точнее, профессионализму в искусстве.

— А ваши педагоги?

— Замечательные были люди и актеры. Цецилия Мансурова, Борис Плотников, молодой Любимов, Владимир Этуш — это классики актерского мастерства, которое они с любовью и терпением передавали нам, своим студентам.

— Слышала, что «Чайку», в которой вы дебютировали, называли скандальным спектаклем, а «Три сестры», где вам досталась роль Прозорова, вообще запретили. Чем уж так не угодили театральному начальству эти спектакли действительно гениального Эфроса?

— «Чайка», хоть и вызывала возмущение непонятливого чиновничества, но «погибла» своей смертью. Через два года, после того как я пришел к Эфросу, режиссер был вынужден уйти, и мы, группа его актеров, ушли вместе с ним в театр на Малой Бронной. Там и были поставлены «Три сестры», которые попали в опалу «за искажение русской классики». Тогда же влетело и Марку Захарову за замечательный спектакль «Доходное место», в котором, по-моему, лучшую свою театральную роль сыграл Андрюша Миронов. Играл он там потрясающе: это была его первая серьезная драматическая роль, которую никто уже, к сожалению, не увидит. У Андрея был такой пунктик: его задевало причисление к артистам легкого жанра, он всегда мечтал о серьезной драматической роли. Вот там он ее и сыграл. В нашу опальную компанию угодил и молодой Петя Фоменко со «Смертью Тарелкина».

«Три сестры» игрались всего тридцать раз, но прогремели не то что на всю Москву, но, можно сказать, и на весь мир. Я вам расскажу один только факт. У нас тогда были очень плохие отношения с Китаем, вплоть до того, что ждали войны. Скандал вокруг «Трех сестер» достиг такого апогея, что однажды на спектакль в полном составе явилось все китайское посольство. Китайцам стало интересно, что же это за антисоветчину такую в театре учинили? Они скупили четыре ряда. Мы вышли играть и оторопели, увидев такое количество «хунвейбинов» в театре.

— Когда я читала вашу биографию, у меня сложился образ везунчика, которому все удается, во всяком случае в профессии, причем с первого раза: вы легко поступили в «Щуку», где конкурс тогда был чуть не тысяча человек на место. После ее окончания целых четыре весьма уважаемых театра были рады видеть вас в своей труппе. Вы много играли и в кино, и в театре и востребованы сейчас. Так ли все гладко на самом деле?

— Конечно, нет. У меня были очень серьезные проблемы. Это как в анкете: родился там-то, окончил то-то, там-то работал, а за этим стоит живой человек со своими проблемами. У меня, считаю, до сих пор не сложилась дружба с кино. Да, снимался я много, если подсчитать, кому охота, где-то в сотне фильмов, но по-настоящему серьезных хороших ролей очень мало. Количество, к сожалению, не переросло в качество. В театре повезло больше: я играл самых разнообразных персонажей. Были и провалы в работе, взять хотя бы те самые печальные 90-е годы. Я, например, остался в профессии, потому что смог зарабатывать очень неплохие по тем временам деньги на озвучании иностранных фильмов.

— Такая работа была вам по душе?

— Это очень тяжелая работа — я на ней три единицы зрения потерял. Попадание в артикуляцию ненашей речи — сейчас дело нехитрое: работают инженеры на компьютерах, и даже напряжение голосовых связок — не проблема для профессионала. А вот стояние по 8 — 12 часов у монитора очень плохо влияет на глаза. Несколько лет я этим занимался, переозвучил немереное количество мультфильмов, сериалов, начиная с «Рабыни Изауры», намаялся с Депардье: у него голос совсем не похож на мой — гораздо ниже. Зато я выжил как актер в то время, когда многие мои коллеги канули в безвестность: кино тогда практически не было, из театра я ушел, антреприза только-только начиналась. Так что жизнь моя гладкая — это только по анкете.

— Я слышала о том, что режиссер Юнгвальд-Хилькевич снял продолжение «Трех мушкетеров». У старых фильмов, несмотря на все их достоинства и недостатки, замечательная литературная первооснова. Не думаю, что написавшему сценарий совместно с режиссером одесскому сценаристу Юрию Бликову удастся переплюнуть Александра Дюма. Уже одно то, что мушкетеры возвращаются с небес, чтобы помочь детям, и стремление съемочной группы утереть нос создателям «Матрицы» вызывает некоторые сомнения в качестве фильма. Что вы скажете об этой своей работе?

— Не могу сказать ничего плохого и ничего хорошего. Единственный из нашей четверки, кто решился посмотреть весь материал, был Боярский — но он дотошный. Он мне позвонил и испортил настроение, потому что радостно сказал, что большей пакости он еще не видел. Я ему мрачно так: «Что ж ты мне звонишь?», а он мне, мол, охота поделиться! Вообще, по своему кинематографическому опыту хочу сказать, что рабочий сырой материал смотреть не стоит — это почти всегда производит негативное впечатление. А хорошее во всем этом то, что Максим Дунаевский написал новую музыку.

Инвестор, крупный бизнесмен, вложивший в фильм очень большие деньги, нашу четверку посчитал за некий бренд. Он в детстве посмотрел всех этих мушкетеров. Ему, видимо, понравилось, и человек решил осуществить детскую мечту, но поставил свое условие: вот есть эти четыре персонажа плюс ко всему Алиса Фрейндлих, Равикович, Володя Балон — они должны присутствовать в фильме. Я думаю, Хилькевич с удовольствием снял бы картину и без нас: мы его раздражаем своей критикой, тем, что уже старые, ворчливые, нам все не нравится. Но тут деваться было некуда, и он нас прицеплял куда и как только мог. А вот детей по фильму мушкетерам нашел хороших: моих играет Ирина Пегова и Дима Нагиев. Сына Арамиса — Антон Макарский, он не только хорошо поет, но и замечательно двигается. Там много компьютерной графики, как в любом современном кино.

— Вы сменили много театров, играете в антрепризе, одно время местом вашей службы был Театр Луны. В одном из интервью вы сказали, что по эстетике он сильно отличается от тех театров, в которых вы играли раньше. Что имели в виду и как вписались в эту эстетику?

— Вписался-то я довольно легко, а стиль игры в Театре Луны напоминал молодого Романа Виктюка. Это постановки, основанные на пластике, максимальном использовании музыки как средстве самовыражения актера, на зрелищности. Сергей Проханов, наш руководитель, работал у Виктюка как актер и вообще находился под большим его влиянием. И он в каких-то спектаклях эту эстетику хорошо угадал, на что я, собственно, и купился. Мне очень нравилось еще, что это был молодой театр — из моего поколения работал только Толя Ромашин, который меня туда и пригласил. Для актера, я считаю, важно поработать именно с молодыми своими коллегами: в кино это удается, в театре происходит реже. Как они живут, что им интересно? Замкнувшись в круге знакомых и друзей своего возраста, ты просто окостенеешь, станешь реликтом. Мы же люди, которые живут сегодня, а потом о нас уже живет некая память. И, чтобы существовать сегодня, надо знать, чем живет мир вокруг тебя. Я встречаю таких людей-памятников, они выглядят смешно, неадекватно.

Так вот, в Театре Луны я сыграл, считаю, одну из лучших и интересных ролей — Николая I в сценической версии романа Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов», которая была представлена на Государственную премию. Спектакль был очень необычный. Правда, у Окуджавы на первый план выходит тема декабристов, а в основе постановки — несчастная любовь князя Мятлева. Кроме того, в романе присутствие Николая I практически не ощущается, а в спектакле он был введен как очень активно действующее лицо, как человек, от которого зависят судьбы героев романа. Николай I остался в памяти многих лишь как палач декабристов. Нам хотелось, чтобы зритель увидел его другим, более человечным. Сергей Проханов поставил спектакль в жанре психологической драмы в сочетании с музыкально-пластическими элементами и комедийными сценами, но заканчивающийся трагедией. К сожалению, сейчас театральные изыски и интересные находки Театра Луны подрастерялись — театр уже не тот.

Но я рад, что есть возможность играть в разных местах, в том числе и в Уфе. Это мобилизует, дает возможность поддерживать артистическую форму. А в стационарном театре застаиваешься, как лягушка в болоте.