Телезрители Львова, Одессы и Санкт-Петербурга следили в прошлом году за съемками картины под рабочим названием «Сокровища Мазарини, или Возвращение мушкетеров», и заматеревшие друзья-мушкетеры таки пора-пора-порадовали народ, несмотря на то что уже не рисковали выполнять трюки — для этого пришлось пригласить дублеров.

Правда, я собиралась говорить с Валентином Георгиевичем совсем не об этом. Но вдохнула аромат дорогого табака, услышала голос, которым вот уже 30 лет говорят все экранные Портосы (включая американского, мультипликационного и сыгранного Жераром Депардье в «Железной маске»), и обо всем забыла.

«В ПРОДОЛЖЕНИИ «ТРЕХ МУШКЕТЕРОВ» ДЮМА И БЛИЗКО НЕТ»

— Валентин Георгиевич, в вашей фильмографии я насчитала около 70 картин. Но для миллионов поклонниц вы в первую очередь блистательный Портос.

— Никогда подумать не мог, что однажды в жизни сыграю именно этого персонажа! Рассчитывал максимум на Д’Артаньяна. Если не на него, то хотя бы на Атоса или на Арамиса, но судьба сыграла со мной злую шутку (смеется)...

— Судьба или кинорежиссер Юнгвальд-Хилькевич?

— Хилькевич в роли Судьбы — скажем так! И я не жалею о том, что со сломанной ногой, в гипсе явился тогда в Одессу на пробы! А то, что меня уже 30 лет величают именем этого персонажа, что он нравится зрителям из поколения в поколение, — так это же замечательно! Значит, что-то после меня останется! Умру — будут вспоминать Портоса! Остался же великий актер Борис Бабочкин Чапаевым, а Александр Демьяненко — Шуриком...

— Слышала, что французы оценили советскую экранизацию «Трех мушкетеров» выше, чем их собственные...

— Да, ходили такие слухи, но я их не проверял. И знаю, что до нашей картины были сняты 29 экранизаций этого романа. Прежде чем приступить к работе над фильмом, мы все их отсмотрели. Картина Хилькевича стала 30-й. Потом были еще и еще — имеется даже порнографический, испанский, вариант истории про мушкетеров.

— Вы недавно сняли продолжение «Трех мушкетеров». Но поскольку нельзя войти дважды в одну реку, хочу спросить: а нужно ли оно?

— Это не продолжение, а опять Судьба в лице Хилькевича. В связи с чем он все это затеял и что ему в голову ударило, не знаю. Может, денег решил заработать, может, еще что, но он нашел богатого спонсора, который оказался фанатом нашего фильма, и подкинул ему идею, в которой Дюма и близко нет. Хилькевич вместе со сценаристом придумал историю, где участвуют дети Атоса, Портоса, Арамиса, д’Артаньяна. А мы как бы спускаемся к ним с небес — помогаем, руководим...

— Ой, как трогательно! Обыватели загорятся желанием это увидеть...

— Кусочки можно посмотреть в интернете уже сейчас. А в начале будущего года фильм выйдет на экраны, в том числе и на телевизионные.

— Новый виток популярности вам гарантирован. А какую роль вы бы сами хотели сыграть в кино и в театре? Не так, чтобы «судьба-Хилькевич» выбирал...

— Много чего хочу! Но годы, годы поджимают...

— О, как вы заговорили!..

— Да уж! (Смеется). Я хочу, хочу... И слава Богу! Хотя отношусь к себе с достаточной долей иронии и понимаю: я уже в том возрасте, когда хотеть — не значит мочь.

— Ваш коллега Сергей Юрский утверждал, что актерская профессия нынче унижена донельзя. Вы с ним согласны?

— Не соглашусь, что так уж «донельзя», но не без того. Мы сами в этом виноваты отчасти: и тем, что соглашаемся сниматься в некачественных сериалах, и тем, что даем слишком откровенные интервью, в которых выворачиваем душу... Актеру надо уважительно к себе относиться. Прежде всего.

— Когда вы начинали, все было по-другому?

— Я — продукт советского времени: родился, окончил институт, стал известным актером еще при СССР. Безусловно, тогда все было иначе! Главное — мы получили другое воспитание, другую школу. У нас были замечательные педагоги, легендарные личности — ученики второй студии МХАТа, основатели Театра Вахтангова — Русинова, Мансурова, Рапопорт, Кольцов, Львова — таких теперь, к сожалению, нету! И это большая беда! Может быть, за счет этого актерская профессия и девальвировалась: сейчас диплом театральных вузов не гарантирует качества.

— Родители ваш выбор одобрили?

— Им было тогда не до этого. Папа сильно болел (только он, кстати, имел у нас в семье отношение к кино, был главным редактором московской Центральной студии документальных фильмов). А мама занималась отцом и моей младшей сестрой. Так что они к моему выбору не имели никакого отношения. Просто я посещал школьный драмкружок, а когда успешно дебютировал в роли Хлестакова, подумал: «А не стать ли мне артистом?».

«НЫНЧЕ У БОГАТЫХ ЛЮДЕЙ ПОЯВИЛОСЬ ХОББИ — ПОУЧИТЬСЯ «НА АРТИСТА»

— После окончания «Щуки» вас пригласили сразу в три московских театра...

— Брали и в питерский Ленсовет к Владимирову (он прислал на меня заявку). Но я хотел в «Ленком» к Эфросу.
Не скажу, как сейчас (не знаю!), а тогда мы, театральные студенты, очень использовали возможность посещать все театры. В те годы был театральный бум — как нынче говорят Ренессанс. Блистал молодой «Современник», только что родилась Таганка, еще живы были легендарные актеры МХАТа и их спектакли...
В общем, много тогда было интересного, и мы все это смотрели, впитывали в себя: что-то нам нравилось, что-то — нет... В тот момент я и увлекся режиссурой Эфроса. И когда представилась возможность поступить к нему в «Ленком», я с удовольствием туда пошел... Слава Богу, что так получилось.

— Каким запомнили самого Анатолия Васильевича?

— Всему, что я умею, что сделал на сцене, научил меня он. Театральный институт тоже готовил каким-то образом, но среди студентов много разгильдяев. Я, в частности, учился не очень прилежно. И если потом все же освоил каноны профессии, сформировал в себе творческое мировоззрение, это заслуга Эфроса. Я у него сыграл свои самые удачные, как мне кажется, театральные роли — Треплева в «Чайке», Андрея Прозорова в «Трех сестрах» (спектакль прошел 30 раз, и его запретили «за искажение русской классики»), играл мольеровского Дон Жуана, Кассио в «Отелло», Меркуцио в «Ромео и Джульетте», во многих пьесах Арбузова. И в «Ленкоме», и в Театре на Малой Бронной я с ним проработал бок о бок 20 лет, и для меня он в воспоминаниях остался... всем! Я его считаю одним из лучших театральных режиссеров XX века.

— Вы бы назвали Эфроса гением?

— Я очень осторожен в применении термина «гений». Но, по крайней мере, такой подробной, скрупулезной театральной режиссуры больше не встречал. Плюс ко всему Анатолий Эфрос был еще потрясающим педагогом. Он воспитывал артистов своего вероисповедания. У него играла плеяда — Николай Волков, Лев Круглый, Александр Ширвиндт, Валентин Гафт...

— Вы действительно считаете, что после ухода Эфроса в Театр на Малой Бронной в «Ленкоме» «начался разлад, он стал валиться в пропасть и продолжает поступательно туда падать», или это неверный акцент одного из недобросовестных интервьюеров?

— Такого я просто не мог сказать! «Ленком» разваливался до прихода туда Марка Захарова — это да! И Марк Анатольевич его возродил!

Другое дело, что «Ленком» сейчас, в театральном отсчете возраста, — ровесник Захарова. Я часто повторяю, что в жизни театрального коллектива, как и человека, есть детство, отрочество, зрелость, старость и умирание. Это, между прочим, заметил еще великий Немирович-Данченко, и время подтвердило его правоту. Создает режиссер (Эфрос, Захаров, Станиславский, Товстоногов — да кто угодно!) свой театр со своей школой, своими творческими принципами, идеей — происходит рождение живого организма. Ему, по Немировичу, отпущено около 30 лет. Так что «Ленком» сейчас находится, я бы сказал, в стадии творческой старости. Но старость еще не равнозначна умиранию.

— Вы упомянули Георгия Товстоногова. Когда-то меня шокировал его ницшеанский принцип «Падающего в искусстве — подтолкни». Как вы к этому относитесь?

— Если под «падающим» подразумевается «неталантливый», Товстоногов прав. Есть и такой способ жесткого отбора, который, безусловно, в искусстве необходим, потому что очень много мусора накопилось.

— А как мусор проникает в искусство?

— Ой, Господи! (Возмущенно). Да разными легкими путями! Сейчас, например, везде, во всех театральных вузах, есть коммерческие курсы. Мне рассказали недавно такое, что я просто был в шоке!

Оказывается, нынче у богатых людей появилось новое хобби — поучиться «на артиста». Платит человек большие деньги — и его принимают. Он с горем пополам получает диплом, а потом претендует на роли. Ситуация почти идиотская, гротесковая, но театральные училища субсидируются очень скудно, а им нужно оплачивать свою профессуру, поддерживать свои школы. Ну где им брать деньги?! Вот они и идут на такое замусоривание.

— Последним театром, в котором вы служили, был «Театр Луны»?

— Ушел оттуда, дай Бог памяти, лет пять назад. Я, между прочим, пенсионер — с меня взятки гладки.

— Актеры не бывают пенсионерами!

— (Расхохотался). Вот так даже? Нет, ну я работаю, конечно! У меня очень много предложений от свободных театральных продюсеров. И в кино не забывают. Интересного, правда, ничего не предлагают... Но в смысле заработать денег — у меня с этим проблемы нет.

«ЧЕМ БОЛЬШЕ УЗНАЮ ЖЕНЩИН, ТЕМ СИЛЬНЕЕ ПРИВЯЗЫВАЮСЬ К ЛОШАДЯМ»

— Я читала, что на вашей творческой встрече к вам подошла поклонница и сказала: «Вы так много работаете... Как до сих пор не сошли с ума?»...

— Было такое! В зале сидело не очень много народу, в основном женщины, задавали традиционно дурацкие вопросы...

«Вопросы о женах-детях можете даже не задавать. Три жены — это мое личное дело». Третья супруга Лидия Николаевна младше Валентина Георгиевича на 17 лет, работает коммерческим директором «Театра Луны»

— Этот вопрос вы тоже расценили как дурацкий?

— Нет, но я обратил на него внимание. И задумался: «А как же это я до сих пор вроде нормальный?». Ведь актерская работа связана с тем, что мы постоянно издеваемся над собственной психофизикой. Все время находимся в напряжении, постоянно надеваем на себя шкуру другого человека, пытаемся проникнуть в иной образ мысли, в чужие эмоции...

Мне когда-то один врач-психиатр сказал, что это чревато. Потому, дескать, среди актеров так много людей, которые спиваются, садятся на наркотики, предпринимают попытки суицида. В основе всего этого — насилие над психофизикой, которое вынужден совершать актер. Если не умеешь грамотно снимать внутреннее напряжение — все! Амба!

— Сейчас пресса много пишет о допинге в актерской и эстрадной среде. По-вашему, это актуальная тема?

— Очень! Любая публичная профессия тяжела: ты постоянно на виду, под прицелом доброжелательных и недоброжелательных глаз! Ты, может, этого не осознаешь, накапливается некая отрицательная энергетика. А самый простой, легкий, доступный способ снять стресс — алкоголь. Выпил — и, как говорится, трава не расти... Знаю точно — у самого проблемы с водочкой были.

— А какой способ снять стресс, по-вашему, оптимальный?

— Надо себя любить, хорошо к себе относиться и всегда держать в уме, что актерская профессия прямо связана с риском сойти с ума, спиться или загнуться от наркотиков. Нельзя к себе относиться легкомысленно!

— Валентин Георгиевич, а как вы относитесь к собственной популярности у женского пола?

— Никак. У меня за десятилетия выработался иммунитет. (Смеется). Это опять же издержки публичной профессии, к которым тоже нужно относиться нормально. Надо знать, что существует в актерстве и такая опасность. Но я не из тех, у кого, как мы говорим, «на мании величия крыша едет».

— То есть поклонницы не мешают вашему семейному счастью?

— Нисколько! Главное — верно ситуацию оценивать! Надо отделять семью от профессии, не мешать это в одну кучу. И вопроса о женах-детях можете даже не задавать. Три жены — это мое личное дело.

— Ну а ваша привязанность к собакам — не от некоторого разочарования в людях?

— Угадали! У меня и сейчас есть собака — русский той-терьер по кличке Освальд. Он два килограмма всего весит. Я животных очень люблю. Я же весь в этой знаменитой фразе из романа «Три мушкетера». Помните? Сидит Портос в тюрьме с д’Артаньяном, в Бастилии, им делать нечего, выпивают... И он философствует: «Вы знаете, д’Артаньян, чем больше я узнаю женщин, тем сильнее привязываюсь к лошадям!». (Хохочет).