- Игорь Владимирович! Вот я посмотрела кино… И мне очень понравилось… Но про что этот фильм, спроси меня кто-нибудь, — я не скажу.
И я не знаю.
Но вы попробуйте.
- Знаете, для меня… это фильм про историка, который больше не может преподавать эту историю. Он смертельно от нее устал. От того, что у него в классе сидят свои лейтенанты Шмидты и их будущие судьи. От того, что учебники переписываются — он директору про это говорит. От того, что его лучшие ученики вырастают карьеристами и пошляками. Про усталого идеалиста, так бы я сказал. И он не знает, стоит ли ему приходить в школу в следующий понедельник. Я это так сейчас понимаю, потому что тоже не уверен — стоит ли мне приходить в театр и в кино. И смотреть, и играть.
- Но вы приходите же!
- Я играю в антрепризах, мне этого хватает на жизнь. А почему я не снимаюсь в кино, в сериалах в частности?.. Я сыграл бы хорошую, смешную характерную роль. Очень хочу покомиковать, я это умею. Но таких ролей мне пока не предлагают. Что до сериалов… Вот знаете, почему я по Москве не езжу на машине? Потому что я раньше участвовал в мотогонках. Я привык ездить довольно быстро. И поэтому при нынешней Москве, с ее пробками и полным отсутствием всяких правил, я предпочитаю передвигаться как зритель. Ответил я на вопрос?
- А как вы понимаете название «Доживем до понедельника»? Потому что мне 12 лет, и тем не менее я его никак не понимаю!
- Взрослой публике мне проще было бы это объяснить. В России понедельник всегда очень тяжелый день. (Смех, аплодисменты.) Я рад, что вы понимаете. Но дело же не только в том, что людям тяжело вставать после пьянки или на работу идти не хочется. Понедельник — это время определенного разочарования. И сам фильм — он снимался в похожей ситуации. Были довольно веселые шестидесятые годы, потом все закончилось. Наступил тревожный и холодный понедельник. Что делать? Ничего не делать, снова идти в школу. Я не первое разочарование в своей жизни встречаю. Я доживаю уже примерно до третьего понедельника в общественном, так сказать, смысле, а сколько их было в частном, только моем… и в театре, и в кино… Ничего, дожили до понедельника, доживем и до воскресенья. Тоже в широком смысле.
- У вас с Остроумовой… ну, вот с этой красивой… ну, было?
- Что было?
Краснея:
- Роман.
Девушка, ну вот и вы туда же! Меня миллион раз об этом спрашивали, я не знаю уже, почему всем так показалось! Видимо, как-то мы подошли друг другу, хорошо смотрелись вместе. Она была младше меня на два года, я на четвертом курсе ГИТИСа, она на втором. Компания была общая, да… Но у нас ничего не было, честное слово! Она сейчас жена Гафта, прекрасная пара, дай Бог им счастья.
- А Шестопал? Почему я его больше не видел нигде?
С Шестопалом сложней, его играл Валера Зубарев. И если у меня это была первая большая роль, то он уже был опытный артист, хотя и десятиклас-сник. Ростоцкий приметил его на фильме «Дубравка», ныне совершенно забытом. Он был странный мальчик, очень замкнутый. Что и по роли требовалось. И в компанию классную не входил, держался отдельно. Потом стал поступать во ВГИК. И его не взяли. Под потрясающим предлогом: он все уже умеет, состоявшийся артист, его учить нечему. Он сыграл еще в двух или трех фильмах — насколько помню, «Сыновья уходят в бой»… И все, переквалифицировался — видимо, был все-таки травмирован этим отказом. Стал предпринимателем. Тогда тоже были предприниматели, хотя и в тени. Сначала что-то связанное с мясом, мясничеством, потом уже не знаю. Думаю, сейчас он богаче меня.
«Если к другому уходит невеста»…
Да, «неизвестно, кому повезло».
- А как вам с Тихоновым работалось? Все-таки он был звезда, а вы дебютант…
С Тихоновым особая история, он ко мне прохладно относился, что для роли очень хорошо. Причина была в том, что его и Нонны Мордюковой сын учился в нашей школе на Плющихе, в 47-й, она была и элитной, и бандитской, что вообще-то часто сочетается…
Мы знаем, сейчас тоже так.
И вот его сын — он периодически попадал в какие-то истории. Уже тогда и по характеру, и по компаниям, в которых он крутился, было видно, что жизнь у него будет нелегкая и, возможно, короткая, что и подтвердилось, к несчастью. Он странные вещи делал — мог, например, ботинок чинить прямо на уроке, за партой, в порядке демонстрации… И вот педсовет решает: надо вызвать родителей! Но Мордюкова у нас уже была — давайте вызовем Тихонова! Тихонов, Тихонов! Главная советская звезда! «Дело было в Пенькове», князь Андрей, «Оптимистическая трагедия»! Вызывают. Вся учительская мажется, красится, помадится. Я на правах председателя совета дружины встречаю его внизу и веду к педагогам. Происходит разбирательство по поводу ботинок. Тихонову крайне неловко, он всей ситуацией тяготится, а я тут же, у дверей, — думаю, некоторая прохладца в отношениях шла оттуда. Но уверяю вас, никакой звездности, заносчивости и прочих неприятных черт я никогда за ним не замечал; он просто держит дистанцию, что для профессионала нелишне.
- Как вы вообще в кино-то попали? Может, посоветуете что? Многие в зале тоже хотели бы…
Здесь я плохой советчик, потому что попал совершенно случайно. Вообще, профессии, выбранные случайно, без дальнего прицела, часто оказываются именно вашими — только такой совет могу дать. Слушайтесь случая. У меня самая стандартная история. Была девушка, которая мне нравилась. Она ходила в театральный кружок. Я стал ходить за ней. Потом пошел поступать в ГИТИС и поступил. Я не хотел, честное слово! Я вообще хотел быть разведчиком, шпионом. Дипломатом в крайнем случае, это часто совпадает.
- Но вы же все равно потом сыграли дипломата. Я где-то видела…
Это был не дипломат, а дипкурьер. Товарищ Нетте, человек, впоследствии пароход. В фильме «Красные дипкурьеры». От этого фильма — вполне приличного, кстати, Виллен Новак его снимал, — у меня в памяти сохранилась единственная сцена, в которой у меня с невестой, прелестной и совсем молодой Наташей Вавиловой, должна была произойти первая брачная ночь. Советский дипломат, героический человек и впоследствии пароход, не мог, конечно, тем более в 1977 году, участвовать в откровенной сцене. Всех, кто был на площадке, оттуда вытурили, остались мы с Вавиловой, осветители, оператор и режиссер. Лежим, прикрытые простыней. Режиссер присел на кровать и очень долго объяснял задачу. Ясно было, что ему не хотелось прерывать объяснение. В общем, получился предельно целомудренный план. Вавилова была фантастически хороша, это было самое сильное впечатление от работы над картиной. Мне к тому времени уже расхотелось быть шпионом.
- Вы когда Арамиса играли, вы специально учились на лошади? Или вас потому и отобрали, что вы уже умели?
Да никто меня особо не отбирал, конкуренции почти не было, и даже не сказать, ребята, чтобы я сильно хотел играть в этой картине. Никто же не знал, что она будет хитом, легендой, как ее теперь называют. И я, и Боярский, с которым я познакомился еще на пробах. Мы крайне легкомысленно к этому отнеслись. И к лошадям относились соответственно — никто не понимал, что это может быть опасно. На съемках даже врача не было, он появился только, когда Смехов, вечно жаловавшийся на старость, усталость и вообще неспортивность, действительно серьезно упал с лошади. Ему дали ахалтекинца, все предупреждали: конь смирный, но если понесет… И он понес. Там был луг, прорезанный канавами, достаточно пересеченная местность, перед одной канавой конь остановился, не желая прыгать, и затормозил столь резко, что Смехов, перелетев через его голову, летел еще метров десять. Он потерял сознание, лежит весь белый — вот тут группа перепугалась по-настоящему. У меня особых проблем не было, мой конь был Арик, полностью Аэропорт, вполне ладили… И как-то все на картине шло легко — мы абсолютно не думали, что ее запомнят. Половина текста импровизировалась в компании. Особенно друг друга подкалывали мы со Смирнитским: «Ах, воздух монастыря! Как меня всегда сюда тянуло!» — «Ну еще бы, монастырь-то женский…»
- Как, по-вашему, до скольки можно играть в театре?
- До одиннадцати вечера обычно, а что?
- Я не про то! Я про возраст!
- Я сейчас так волнуюсь перед выходом на сцену, такой мандраж меня пробирает в 60 лет, что, думаю, еще немного — и хватит.
- Подождите, но Раневская же играла до 80! И многие до 90…
- Я выходил на сцену с Раневской и Пляттом в спектакле «Дальше — тишина». Это была для обоих последняя большая работа. У меня была крошечная роль официанта. И я не смог ее играть, попросил меня снять с постановки. У меня поднос плясал и руки тряслись. От жалости к ним, от страха за них… Нет, я уйду вовремя. У меня нет зависимости от сцены. Или я умею с ней справляться.
- Из всех артистов, с которыми вы работали, кто на вас наибольшее впечатление произвел?
- Даль.
- Чем?
- Тем, что это был самый жесткий человек, которого я видел. К себе жесткий, к людям. Ничего, кроме совершенства, его не интересовало. Мания совершенства, упертость фантастическая. Он не терпел легкомысленного отношения к работе. Приезжал на площадку секунда в секунду. Когда прима, знаменитая актриса, задержалась на час, он дождался ее появления на площадке и громко, чтобы все слышали, сказал: «Я с этой звездой (он выразился грубее) играть не буду!» И уехал. Таких историй было у него много. Он мучил себя и всех. Я никогда не видел человека, столь далекого от традиционного актерского образа: никакой богемности вообще, никакой расслабленности. Он буквально изничтожил себя в считанные годы, никогда ничем не был доволен, не знаю, легко ли жить с таким человеком и играть с ним, но не преклоняться не могу.
- Можете вы дать нам какой-то совет, как жить вообще? Вывод какой-то, который вы для себя сделали?
- Ну я не люблю рецептов. «Счастье — это когда тебя понимают», так что старайтесь понимать. Наверное, надо как-то привносить человечность в последовательно бесчеловечный, жестоко устроенный мир. Как-то растапливать его, что-то такое в нем делать, чтобы можно было дышать. Как-то перемигиваться во мраке. И еще — вот на «Понедельнике» я понял, это меня Полонский научил, что надо иногда бросить кость, чтобы сохранилось главное. Это он так формулировал. Нарочно написал несколько реплик, которые выбросили бы наверняка, чтобы отвлечь на них внимание и сохранить главное. Так и вышло. Я не знаю, как это объяснить применительно к жизни, но… в общем, бросайте кости, заводите их специально, и тогда сбережете главное. А, да, вот еще совет: старайтесь меньше зависеть от того, что про вас говорят. От внешних обстоятельств вообще. Но это только с возрастом получается.
- Писатель Полонский в конце жизни говорил, что в реальности победил все-таки Костя Батищев, а вовсе не Мельников с Шестопалом. Вы согласны?
- И да и нет. В текущей реальности — к сожалению, да, победил. Но история, братцы, не кончается, как учил Илья Семенович Мельников. Это процесс перманентный. А кроме того… находясь в этой аудитории… я далеко не так уверен, что победил именно Батищев. Сейчас еще только понедельник, вся неделя впереди.