Питер никогда не был Ленинградом.

– Вениамин Борисович, вы, коренной москвич, как-то сказали, что приезжаете в Питер как домой. А как же тогда Москва?

– Как человек литературный, не могу отвечать на вопрос прямо. Начнем с Питера, который всегда был Питером и никогда не был Ленинградом для меня и для людей моего круга. Начнем с того, что чувствительность к наземному искусству, к застывшей музыке в архитектуре началась с ожога в мозгу, когда мне было четырнадцать лет. Тогда по обмену я попал в молодежный лагерь в Ольгине, он был именно молодежным, а не пионерским. Нахождение в нем сопровождалось всякого рода радостями, в том числе и сомнительными, и одновременно поездками в Питер. Вот оттуда у меня постоянная жадность к осмотру архитектуры.
Как сказала в беспримерном четырехчасовом интервью моей жене Марина Ладынина: "Мне предложили улицы, а я ухожу в переулки". Вот и я ухожу в переулки.

Питер - это музыка архитектуры, Исаакий, Нева, первые счастливые вспышки радости. С тех пор - с 1955 года - город остался для меня замечательным городом, сколько бы ни перебивали аппетит самые прекрасные места на свете.

Питер - это город, где по-настоящему, стопроцентно состоялась Таганка. Москва принимала ее по-разному, но Питер - оглушительно. Это случилось весной 1965 года в ДК Первой пятилетки (ныне уничтоженном. -Ред.). Театру на Таганке был ровно год, и годовалый "ребенок" научился ходить в Питере. Тут он научился ходить по венкам славы, по ступеням заслуженного успеха.

– Значит, раньше ездили за славой в Питер, а теперь в Москву?

- Произошла рокировка, но не будем уделять этому внимания, потому что это гадкая политика. А прекрасное искусство и любовь оказались прописаны в двух городах.

- Если "архитектура - это застывшая музыка", то, может, скажете, в каком районе города какая музыка?

- Я не такой самоуверенный, чтобы говорить об этом. У меня была первая повесть, по заслугам не опубликованная, о том, как человек, ставший актером, убегал из актеров. Это я о себе писал. Там каждый город я описывал через формы музыкальных произведений.

Мне кажется, в Питере было бы много разных влияний. Очень люблю музыку, звучащую на Московском вокзале. Как сказала мне моя жена, эту музыку в советские времена, наверное, потому назначили звучать, что из-за совпадений литавр она напоминает гимн Советского Союза. Но все равно это суровая, грустная и красивая музыка северян.

Думаю, что в архитектуре Питера много Грига. Эта музыка как бы сопровождает все путешествия по городу. Питер одинаково располагает опасаться, ругаться, скучать, испытывать холодрыгу, даже в самое жаркое время. И одновременно это нервное дыхание, счастливый восторг перед откровением гениальных итальянцев.

- Что вам нравится больше всего в городе?

- Бывший Кировский, ныне Каменноостровский проспект, наверное, из-за "Ленфильма". Но все равно любой город отзывается людьми. Питер осчастливил меня тем, что он явился мне благодаря дружбе с братьями Орловыми - Алексей был одним из лучших спортивных журналистов, а Миша мой ближайший друг. Это семейство из Ольгина. Мама Орловых - автор замечательнейших книг о Римском-Корсакове, Глинке и особенно Чайковском. По-моему, она даже автор известной версии смерти Чайковского.

- Какой?

- Что его убили. Согласно этой версии, было распоряжение князей убрать его, потому что он стал близок к кому-то из них.

"Высоцкий мог дать мне в глаз".

- По вашим книгам, статьям заметно, с какой теплотой вы рассказываете о своих ролях…

- Мне кажется, что у меня там с температурой все в порядке. Я бываю горяч, когда рассказываю о том, как играли на сцене Золотухин, Высоцкий, Демидова. В 1980 году в "Авроре" вышла подборка из моей книги о Театре на Таганке "Мои товарищи актеры". Это было моей печальной гордостью, потому что там - единственная работа, написанная о живом Высоцком. Золотухин рассказал об этой книге Высоцкому, и тот стал требовать экземпляр. Я сказал ему: "Там есть строки, которые могут тебе не понравиться". На что он ответил: "Мне Валерка рассказал. Дари".

- А что ему могло не понравиться?

- Я написал о том, что Высоцкий с гитарой, со стихом - это один человек, а Высоцкий в жизни - совсем другой. Там были такие упреки ему, за которые я мог получить от него в глаз.

- Например...

- Там была фраза, которой я гордился как литератор: "И вот он уже не похож на себя, потому что меняет друзей на фаворитов". Эта фраза, казалось мне, должна была его задеть, а она не задела его.После его смерти мы прощались с ним в его квартире, и я увидел книжку "Авроры" около его подушки.

- Как вы думаете, почему для нынешнего поколения Высоцкий не является тем, кем он был для вашего поколения?

- Это не так. Как-то я спросил у Василия Аксенова, когда встретились с ним в Америке: "Что для тебя главное в подходе к этой стране?" Он ответил:"Ничего не надо обобщать". Вы сейчас обобщаете. Я, например, свидетель того, что сегодня есть молодые люди, которые влюблены в поэзию Маяковского.

Русский язык не испохабить.

- Как вы относитесь к тому, что среди ваших коллег стало очень модным называть творчество "проектом"? Теперь "проекты" и у режиссеров, и у актеров, и у музыкантов.

- Очень смешной русский язык, конечно. Вы знаете, когда мы слышим все эти новоязовские образования - люди, так или иначе связанные с русским словом, - нас охватывает вполне негативное чувство. Но русский язык на самом деле гораздо умнее, богаче и лучше, чем все, кто о нем треплется. Он вместителен. Владимир Даль когда-то говорил, что в русском языке нет ни одного русского слова, кроме на букву "а". О том, как испохаблен русский язык, говорят не только сейчас, об этом писали адресаты и Тургеневу в 1860 году. Оказывается, чувствительность эта свойственна носителям языка. Переимчивость языка - это часть его собственного богатства. Достоевский называл это "великой отзывчивостью русской души".

- Но я не только про развитие языка спрашивал. Продолжение "Трех мушкетеров" - это был проект или творчество?

- Посередине. Не надо обобщать.