Евразийский язык – это язык памяти

– Мы и есть евразийцы. У нас столько любопытных пересечений, вечных слияний – исторических и случайных, государственных и семейных, и еще потаенных, например, поэтических, музыкальных… Вот сидит рядом мой дорогой друг Гадильбек Шалахметов, которого хорошо знают в России. А у моего 23-летнего внука, окончившего МГУ, много друзей в Астане. Мне кажется, что настоящее на самом деле только предчувствие будущего. Но настоящее – это еще и прошлое. А евразийский язык – это язык памяти.

Политические репрессии для ХХ века – тема трагическая и мощная. И в моей семье она прямо прописана. Моя жена Галина Аксенова и ее брат Евгений – дети красивого, сильного, невероятно талантливого человека, выдающегося советского энергетика, главного строителя Экибастузской ГРЭС – Геннадия Аксенова. Их мать, Елена Аксенова, в годы сталинских репрессий осталась сиротой. Когда девочке было три года, расстреляли ее отца – Георгия Пиотровского, офицера, соратника Якира, а мама, Елена Ивановна Пиотровская, тогда исчезла.

К чести Галины и Евгения надо сказать, что они все время искали ее. Однажды мы с женой оказались в обществе «Мемориал», где обнаружилось имя Галиной бабушки, а дальше след привел в АЛЖИР, в Малиновку, в Казахстан.

Евгений Аксенов, у которого в вашей стране есть ряд проектов, поехал в Малиновку, потом привез в Москву фотографии. Это было страшно…

Я благодарен судьбе, что в День памяти мы были там, что нам дано грустно-счастливое право склонить голову и пролить слезы над безымянной могилой. В АЛЖИРЕ находилась матушка Майи Плисецкой, мама Булата Окуджавы прошла через КарЛаг, в сталинских лагерях погибли тысячи людей, о которых мы вспоминали в этот день. Я знаю, что в Казахстане не холодно и не равнодушно воспринимают такие слова. Спасибо за этот день. В Малиновке со мной были и казахстанцы, и мои соотечественники, которые пережили те же чувства, что и мы.

Ни далеко, ни близко

– В июле 1959 года мы, восемь студентов нашей вахтанговской группы, отправляемся на месяц в Восточный Казахстан, на целину. Пять суток в поезде. Кто-то, может быть, впервые едет в купейном вагоне. Проезжаем, прильнув к окнам: Подмосковье, Урал, где вокруг озера, роскошные леса – красота немыслимая. Мы не можем спать, а рядом – пять купе, двери которых закрыты. Кто живет там? Об этом мы узнали, когда попали в Северный Казахстан. Мы увидели степь, саксаул, солончаки, ни одного живого существа, кроме сусликов, но нам, видевшим Урал, не до них. Зато двери прежде закрытых купе – нараспашку, и казахи, которые ехали в них, прильнули к окнам, они видят столько интересного и поют…

Это уже был урок. У Бога нет русских, казахов, французов, евреев или первых секретарей ЦК. У Бога есть его дети, которые отличаются друг от друга. И мы, актеры, которые должны быть внимательными, чтобы потом играть разных людей на сцене, познавали эту школу.

А потом были поездки по Восточному Казахстану. Шофер-казах, наш друг, везет нас от аула к аулу, где мы встречаем людей, не бывавших в театре и привыкших видеть только кино. В саманном домике даем концерт. Высота потолка 1,75, у меня – 1,85, у моего однокурсника Юры Авшарова – вообще два метра. И пригнувшись, мы – веселые и талантливые – играем смешные отрывки из Чехова, Островского, Гоголя, много поем. Наши зрители сидят на полу, хлопают нам и по врожденному чувству госте­приимства ждут, чтобы мы поскорее закончили, и они бы накормили нас. Уже зарезан баран, и запах гостеприимства перебивает всякие мысли о Чехове и Ост­ровском. Наконец мы выходим из этого «подполья», садимся в круг и едим вкуснейший бешбармак, пьем шурпу, зеленый чай с молоком и едем дальше.

Кажется, что ехать недалеко, километров пять, но это обман зрения. Я спрашиваю водителя:

– Это правда близко?

– Немножко близко, – отвечает он.

– А как немножко?

– 50 километров.

Короче, мы поехали и заблудились. Наступила ночь, ни капли воды, жара, гарь, пыхтит машина. Мы, двадцатилетние, когда-то так хорошо сыгравшие Гоголя и Чехова, понимаем, что это было в прошлом веке. Мы потеряли веру в жизнь, мы гибнем. И вдруг вдали забрезжил огонек. Маленький неизвестный аул. Наш проводник стучит в первую дверь, будит хозяев, и нас поят молоком, кормят роскошным белым хлебом и медом, освобождают для нас лежанки. Мы ложимся плечом к плечу, как бревнышки, а на печке мостятся восемь или девять ребятишек, и их ножки все время падают нам на лица...

Помню, как однажды мы с Юрой попали на ночлег к учителю, называющему себя по-русски Иваном. Маленький домик, люлька под потолком, в ней ребеночек, еще двое детей спят рядом, милая жена, которая нам что-то наготовила… Мы хотели спать, но не спали ни одной секунды, потому что Иван рассказал нам про Казахстан, про его историю. Я читал ему поэзию Хафиза (потом я сыграю эту роль в кино), Хайяма, Низами, а он объяснял, что мы попали совсем не туда…

Мы видели гору Белуху, Бухтарму, Зыряновск, Лениногорск, Усть-Каменогорск, который ребята свинцово-цинкового комбината называли Грусть-Каменодырск. Позднее я написал «Казахстанский дневник», и отрывки из него напечатаны в моих книгах.

Та Таганка, Маяковский и народ Чили

– У меня есть серьезное несовпадение генетического и биографического. Я по природе человек домашний, непубличный, не будь Таганки, я не стал бы актером, а, может быть, занимался бы литературой или педагогикой. Мне очень повезло в жизни: сначала с театром на Таганке, потом, когда театр для меня закончился, появилась режиссура и литература, мне повезло с семьей и друзьями. Я с первого захода поступил в Щукинское училище. Правда, через год меня попросили освободить место – сразу раскрыться помешала застенчивость. Однако все обошлось. Меня и Сашу Збруева (его тоже отчисляли) оставили вольнослушателями, через полгода мы опять стали студентами и окончили училище с красными дипломами…

Театр на Таганке был поэтическим театром. В составе художественного совета золотые имена – Давид Самойлов, Булат Окуджава, Белла Ахмадуллина. В этом кругу было легче дышать, даже в не самое свободное время. Юрий Петрович Любимов, человек необыкновенного креативного темперамента, умел создавать круг соавторов: актеры-композиторы, актеры-поэты, актеры-режиссеры, актеры-писатели. Может быть, это и сделало театр особенным. Гениальный художник театра Давид Боровский в лучшие времена той Таганки говорил: «Любимов – гений коллективного труда».

Если заболевал актер и спектакль не мог состояться, на сцену с импровизированной программой выходили Высоцкий, Золотухин, я, Дима Межевич, Ваня Дыховичный… И не было случая, чтобы зрители сдавали билеты.

В 26 лет мне выпало большое счастье написать сценарий к спектаклю «Послушайте!» Это стало моей первой литературной работой. Надо мной тогда подшучивал наш артист Юрий Смирнов: «Смехов замечательно сочиняет стихи Маяковского».

Спектакль очень нравился публике и не нравился начальству. Его все время запрещали, и за него заступались близкие друзья Маяковского, уже очень пожилые и очень знаменитые Лиля Брик, Виктор Шкловский, Семен Кирсанов, Лев Кассиль.

В постановке на сцену выходили пять Маяковских – Хмельницкий, Насонов, Высоцкий, Золотухин и я. Сейчас троих моих товарищей уже нет на свете. Играл с нами и молодой Александр Калягин, мой друг, который не был тогда таким крупным деятелем, а был просто крепеньким студентом. И для роли поэта Игоря Северянина я учил его «правильно деградировать» при чтении стихо­творений.

У меня трижды были гастроли в Алма-Ате, в 1973 году – с театром на Таганке. В зале Дворца культуры имени Ленина было три тысячи человек, и три тысячи – на улице. Это успех могучего театра! В один из вечеров мы с Любимовым, Высоцким, Хмельницким, Золотухиным и Славиной отправились на концерт к ученым в так называемый «закрытый ящик». Мы играли отрывки из спектаклей «Павшие и живые», «Антимиры», «Послушайте!», Владимир Высоцкий пел недавно сочиненную песню «Товарищи ученые, доценты с кандидатами». Помню: все умирают от хохота, и больше всего сами доценты с кандидатами, а над нами реет плакат «Народ Чили не победить». Эту фотографию я публиковал в своих книгах.

А в Астане на приеме в честь участников форума историков стран Содруже­ства, организованном Ассамблеей народа Казахстана, ко мне подошел человек, один из тех, кто был тогда в Алма-Ате, и сказал: «Давайте мы с вами сфотографируемся, как это было 37 лет назад».

Один за всех, и все за одного

– Атос – не самая главная моя роль, хотя телевизор делает любое появление всемирным, или всемерным…

В 2009-м я записал аудиодиск «Три мушкетера». У каждого жанра есть свои хитрости, повороты, углы, законы. Жанр, в котором снимался фильм, ближе к мюзиклу. Книга вслух – особый жанр, где нельзя быть слишком чтецом, так как это скучно и неинтересно, и нельзя быть слишком актером, чтобы не получился «театр у микрофона».

После записи романа я говорил в интервью, что во время съемок фильма я знал не книгу, а роль. «Три мушкетера» – одно из самых популярных произведений в мире. Благодаря густоте и красоте фантазии Дюма историческое простран­ство становится более близким, реальным. Мы видим историю одного человека как часть истории мира. В романе грохочут выстрелы, царят интриги, там решают свои религиозные или политические задачи хозяева жизни Франции и Англии, а в центре – игрушечная жизнь мушкетеров, которая на самом деле гораздо любопытнее и существеннее. Для читателей заботы этих выдуманных ребят важнее королевской «глобалки». Дюма нигде не бравирует этим, но получается, что король без мушкетеров не может обойтись, и кардинал не может, и даже миледи не может умереть без их помощи…

Фильм подружил нас. Недавно я случайно встретился с актрисой Аней Тереховой, и она попросила меня написать что-нибудь ее маме. Я написал две строчки: «Прекрасная Ритуля, мятежная звезда, / Люблю тебя сегодня, вчера и навсегда». Такая дружеская поддержка важна для всех. Даже для тех, кто кажется очень публичным и открытым. Как Маргарита Терехова, как неостывающий вулкан Миша Боярский.

И мне кажется, если бы людей научили возвращаться к книгам, то прибавилось бы количество настоящих наслаждений. Записывая книги вслух, я стараюсь делать это.

«Звезды нужно рвать, как с неба вишни»

– Мне совершенно не интересно держаться за прошлое, за уже найденное. Гораздо интереснее то, что жизнь предлагает сегодня.

Гениальный русский актер Михаил Чехов, уехав в Америку, работал в Голливуде, а за несколько лет до смерти, в 50-е годы, написал своему другу, что он разочарован в «фабрике звезд», где искусство ушло на второй план, а главным стал бизнес. Совсем сегодняшний день, когда в кино, на телевидении, в театре побеждает не чистый талант, а отпиаренный… Бывает, впрочем, что это совпадает.

Для меня самый могучий актер нашего времени – Евгений Миронов. Недавно я увидел, может быть, лучший спектакль за последние годы – «Рассказы Шукшина», где он играет с Чулпан Хаматовой. У Евгения Миронова свой театр, он сам выбирает пьесы, сам приглашает режиссеров, сам играет, стоимость билетов космическая, – казалось бы, сплошной бизнес. Но когда ты сидишь в зале и смотришь спектакль, то забываешь обо всем. Это искусство.

Меня восхищает Эдуард Бояков: он, молодой человек, в конце 90-х создал крупнейший российский фестиваль «Золотая маска» как форму настоящего, живого и честного соревнования театров. Вместе с Валерием Гергиевым они начинали проводить Пасхальный фестиваль. Бояков является директором театрального центра «Практика»: экспериментальной площадки, где прекраснейшие артисты занимаются абсолютно перпендикулярным к тому, что происходит в обычном театре. Бояков открыл театр «Сцена-Молот» в Перми. Он профессионал. И я рад, что вхожу в совет его нового пермского фестиваля.

С другой стороны, я легко отказываюсь от предложений. Уважаемый мною Геннадий Аксенов, которого я уже упоминал, говорил: вот мы идем на рынок за творогом. Что ж, мы все пробовать будем? Давай лучше покупать «на лицо». Выбрать качество «на лицо» – увлекательное и сложное занятие.

Мне поступили три предложения, сулившие огромные и небесполезные деньги. Но в одном случае это была халтура, в другом – сомнительная команда. Зато я считаю, что мне повезло с ролью в сериале «Монтекристо», прошедшем на Первом канале. Я получил удовольствие, почти соразмерное роли Воланда в «Мастере и Маргарите» на Таганке. Мне памятны теплые отзывы Владимира Молчанова, Юлия Кима, тоже «подсевших» на сериал. В нем, пожалуй, не было ничего особенного, но собралась настоящая команда, а дух компании очень важен для успеха.

В ближайшее время в театре «Практика» я готовлю спектакль-читку по рассказам Владимира Сорокина, записываю очень сильную книгу Эдуарда Кочергина «Крещенные крестами». И я упиваюсь работой над проектом, связанным с музыкой польских композиторов 30-х годов.

В то время в Польше создавались музыкальные шедевры: достаточно вспомнить «Утомленное солнце» и «Синий платочек» Ежи Петерсбурского. Мы с женой получили диск со старыми польскими танго, и она уговорила меня написать к ним новые стихи. Пожалуй, с таким вдохновением я трудился только над своей главной счастливой работой – мюзиклом «Али-Баба и сорок разбойников».

В семье у Галины Аксеновой по линии ее бабушки Елены Пиотровской сохранился польский язык. Новый проект особенно дорог нам, так как он соединяет поколения и является еще одной ниточкой памяти, связывающей прошлое и настоящее. Я не знаю польского, поэтому слова оригинала звучали для меня просто музыкой. А Галина перевела мне одну забавную строчку: «Звезды нужно рвать, как с неба вишни».

Я выбрал 12 композиций, потом появился друг, захотевший быть меценатом этой истории, и блестящие музыканты, сделавшие аранжировку. Получились красивые мелодраматические вещи. Их спела моя дочь Алика, немножко помог ей я. В конце июня выходит альбом «12 месяцев танго». Осенью состоится вечер в Доме музыки в Москве и в Эрмитажном театре в Питере.

Также скоро начинаются съемки телесериала о Фурцевой, где я занят. И кажется, я должен сыграть одну роль в художественном фильме о Владимире Высоцком по сценарию его сына Никиты.

Встречи в Астане

– Поездка в Казахстан по многим причинам вышла незабываемой. Мы с женой, она театральный критик, историк кино, преподает в школе-студии МХАТ, встретились с начинающими актерами и режиссерами в столичном университете искусств. У ребят неплохой вкус, для своих этюдов они выбирают интересные вещи. Они талантливы и хотят творить.

В Астане на улице Пушкина находятся Евразийский университет, носящий имя Льва Гумилева, и синагога. Такое гармоничное и цельное соединение несоединимого в советское время. Такова новая столица Казахстана.

За эти дни я увидел замечательные лица, я увидел, что здесь любят Слово. Когда я читал стихи, многие вслед за мной шевелили губами, повторяя знакомые строчки.

Стихи – это музыка, а музыка – вершина искусства, абсолютная свобода.

Поэтому эпохи называются не именами властителей, а отзываются в веках именами Пушкина, Абая, Нарекаци, Высоцкого или Бродского. В Евразийском университете я привел свои любимые строчки из стихов поэта Николая Гумилева. Повторю их снова:

Но забыли мы, что осиянно

Только слово средь мирских тревог.

И в Евангелии от Иоанна

Сказано, что Слово это – Бог…