Вениамин Борисович Смехов родился 10 августа 1940 года в Москве. В
школьные годы занимался в драматическом кружке. После десятилетки в
1957 году поступил в театральное училище имени Щукина, по окончании
которого с 1961 года работал актером в Куйбышевском драмтеатре. В 1965
году перешел в труппу театра на Таганке. Среди его театральных работ —
роли в спектаклях «Послушайте!», «Мастер и Маргарита», «Гамлет»,
«Ревизская сказка». В кино Вениамин Смехов начал сниматься с 1968 года,
сыграв свою первую роль в фильме Евгения Карелова «Служили два
товарища». Затем были главная роль в снятом по рассказам Джека Лондона
телефильме «Смок и Малыш» и знаменитый Атос в «Д'Артаньяне и трех
мушкетерах» Г. Юнгвальд-Хилькевича. В последующие годы Смехов снимался
не слишком часто — из лучших последних киноработ можно назвать,
например, «Ловушку для одинокого мужчины» и «Ключ». Однако с успехом
выступал в иных ипостасях: по собственной пьесе «Али-Баба и сорок
разбойников» написал сценарий завоевавшего немалую популярность
музыкального телефильма, написал несколько художественных и
публицистических книг («Служенье муз не терпит суеты», «Таганка.
Записки заключенного», «Живой и только»). С начала 1990-х годов
Вениамин Смехов ставил спектакли в Москве, Таллине, Ташкенте, в
Израиле, США и Чехии. В последнее время преподает актерское мастерство
в университетах США.
Творческая встреча с Вениамином Смеховым прошла в Израильском культурном центре 2 декабря.
Открывая выступление, Вениамин Борисович сразу задал иронический
тон: «Я слышал, что не все в зале знают иврит, поэтому буду говорить
по-русски» , — и предложил зрителям отправиться вместе с ним в
воображаемое путешествие в мир театра и литературы, признавшись, между
прочим, что сам очень любит путешествовать.
«Все, что зарабатывается, тратится на поездки. Я многие годы был
невыездным, но теперь сполна наслаждаюсь свободой. Свои “цепи” и
трудовую книжку я оставил в театре на Таганке, где мой портрет в фойе
то снимают, то снова вешают — в зависимости от настроений руководства.
А я… Я путешествую».
Но сколько бы ни перемещался по миру актер и режиссер Смехов, в душе
у него, по собственному признанию, сохраняется постоянная величина —
«любовь и благодарность к родной земле — по рождению и по
происхождению» :
«С Израилем у меня связаны счастливейшие воспоминания. Израиль для
меня — это и место, где живут мои друзья и родные, и место работы.
Причем, работы очень и очень радостной. Я вспоминаю 1993 год, когда, по
стечению счастливых обстоятельств, дважды ставил спектакли на Святой
земле. Первым был «Дон Кихот» по пьесе Михаила Булгакова в Иерусалиме.
Потом была Хайфа, где я ставил «Али-Бабу» на иврите. Поэтому главная
песня моего мюзикла звучала не как «Персия, Персия, Персия», а как
«Туркия, Туркия, Туркия». С другой стороны, сегодня меня посещает
некоторая печаль, когда в личную жизнь людей — и на Святой земле, и на
нашей, российской — начинает вторгаться политика. Когда мы закончили
нашего «Али-Бабу» и показали его в Хайфском театре, пришли
представители всевозможных СМИ и принялись брать интервью у актеров.
Половина актерского состава были древними евреями, половина — древними
арабами (арабами-христианами, как мне объяснили). Это была очень
дружная и чудесная компания, практически семья. Когда все это
закончилось, журналисты стали допытываться у актеров, “как им
работалось вместе” и “не было ли межнациональных конфликтов”. Но мне
доставило большую радость, когда все актеры дружно послали их… в
тель-авивский ресторан «Кибенемат». Кстати, такой действительно
существует».
Большую часть вечера Вениамин Смехов посвятил авторскому чтению:
стихи Пушкина и главы из поэмы Венедикта Ерофеева «Москва–Петушки»,
строчки из Северянина и Маяковского. С помощью великолепного актерского
мастерства он доносил до зрителя как глубокую иронию читаемых им строк,
так и их эмоциональный заряд. А сатирические стихи Пригова и Кибирова в
прочтении актера вызвали в зале гомерический смех. Свое выступление
Вениамин Борисович закончил стихами Бродского и Высоцкого.
По окончании вечера с Вениамином Смеховым встретился корреспондент
Jewish.ru. По поводу «сочетаемости» в рамках одной программы
произведений поэтов московской и петербургской школ, Смехов заметил,
что не видит принципиальной разницы между этими направлениями.
«Впрочем, когда об этих отличиях говорят сами питерцы, я с ними
соглашаюсь, — признался он. — Хотя мне все же кажется, что русская
поэзия едина».
Охотно поделился Вениамин Борисович и своими размышлениями о «еврейском вопросе»:
«Это очень непростой для меня вопрос. С одной стороны, меня лично
это долгое время не касалось, поскольку (как мне объяснили совсем
недавно) для слуха антисемитов моя фамилия звучала как-то ублажающе. С
другой стороны, бьют не по паспорту, а по морде. Потому носом меня
попрекали тоже. Но чего-то острого и страшного все же не было — Б-г
наше семейство миловал.
Мой папа, которому 10 января будет 92 года, работал в Госплане, был
ученым — экономистом и математиком. Ему. В этой связи очень и очень
интересным представляется его обращение к иудаизму — он даже написал
книгу «Коль нидрей» [молитва, с которой начинается Йом Кипур и которая
позволяет грешникам молиться вместе с праведниками, — А.Ф.], само
название которой во многом символизирует и объясняет его возвращение к
вере отцов. А начиналось все в Гомеле — почти все Смеховы оттуда.
Вокруг было религиозное еврейство и хедер, который отец посещал в
раннем детстве. Потом закрутился сюжет уже советской истории, и отец
оказался вписанным в заглавные строчки этого сюжета: Госплан СССР,
война, возвращение с войны, должность заведующего сектором Госплана… а
в это время уводят в ссылку людей даже с нашего этажа на 2-й Мещанской…
И все это — еврейский вопрос. Но его все время, когда мудро, а когда
наивно, старшие заглушали перед младшими.
Потом уже, когда стал постарше, стал свидетелем самостоятельных
«разборок». Мой собственный характер, наверное, не шибко защищен
премудростью, знанием и умом, и потому я как-то воспринимал
происходящее в благополучном свете. То есть то, что я видел в театре на
Таганке (казалось бы, в таком театре!) и, по идее, должно было меня
ранить, будто бы и не замечалось мною. Понимал я это только задним
умом. Абсолютно русская черта — быть крепким задним умом. Вот и я
каким-то образом подцепил эту «бациллу». И то, что меня окружали
антисемиты, понял гораздо позже. Ведь предполагалось, что это
культурное заведение…
Особенность репертуара и могучий дар любимовской школы собирали
людей не по национальному признаку. И любимыми друзьями театра были, в
равной мере, и Карякин, и Давид Самойлов. Высоций и Окуджава тоже
различий не видели. Как и мы. Антисемитизм существовал, но в неком
приглушенном виде. Разумеется, я знаю кто есть кто, но почему-то на
этом не зацикливаюсь. Недавно я поздравил в газете одного
замечательного артиста с юбилеем. А когда на одном застолье предложил
выпить за его здоровье, половина стола отказалась. Эти отказавшиеся,
среди которых были и русские, сказали: «Мы знаем, что он — антисемит».
А в наших с ним отношениях это никогда не сквозило… Не знаю… Еврейский
вопрос — это масса слухов, обилие поворотов и буйство красок.
Существует и такая огромная составляющая этой проблемы, как «еврейский
антисемитизм». Но это уже тема для другой беседы».
|