В какой момент вы стали ощущать возраст?

Всегда. Как и все, наверное. Это – живое тело. Взросление ощущается и по другим людям, пожалуй, больше, чем в себе.

Если разбудить вас и спросить, сколько вам лет, что ответите?

Ну, это достаточно общее место. Так все говорят: «Мне 26+». Как Александр Митта на своем юбилее искренне, безоружно признался: «Мне 26+, мне не может быть 75». Ну и мне не может быть 69, поскольку… Есть, конечно, люди, рожденные старичками, независимо от возраста. А есть такие, кто и в 90, как Любимов или Тонино Гуэрра, остаются такими, как всегда. Сложности путешествий в места общего пользования, как вы понимаете, никого не волнуют, что же до душевной части жизни и духовной энергии, то они, наоборот, развиваются. Как-то на дне рождения Гуэрры Феллини или кто-то из его друзей сказал замечательную фразу: «Молодым становишься только с приходом старости».

Кого вы назвали бы своим учителем в профессии?

В первую очередь, моих «вахтанговцев», конечно. А если перечислять – Этуш, Петр Фоменко, Любимов, конечно.

В течение жизни встречались ли вам люди много моложе, которым удавалось занять эту нишу?

Хороший вопрос. Да. Мой внук, например. Он влияет на меня уже значительно. Вообще есть удивительные примеры в молодых людях, которые возвращают меня к более привычным измерениям. В основном, это касается людей какого-то особого таланта. Музыканты, например. Кларнетист Юрий Милкис – нас свела жизнь в последние лет десять, – сам втащил меня в свою музыкальную авантюру, прекрасное произведение Игоря Стравинского: я читаю, актерствую, дурака валяю и что-то искрометничаю, а три блестящих музыканта играют эту великую музыку, «Историю солдата». Мы уже объездили с этой сюитой немало мест. Музыканты, конечно, могут быть учителями. Поэты.

Простите, музыканты или музыка?

Именно музыканты. Как носители музыки. Прочее уже имеет отношение к образованию и самообразованию. Если человек способен к самообразованию, если желает расти над собой и развиваться, то это сразу становится предметом большого уважения, восхищения и обучения. Вот я как-то во время гастролей поговорил с Ирой Апексимовой. Просто разговорились на наши больные темы – кино, продюсерство, уровень театрального образования, – и я с восхищением воспринял эту личность. И, думаю, это тоже часть какого-то обучения, постоянного, ежедневного постижения жизни.

На ваш сегодняшний взгляд жизнь более логична или более абсурдна?

Мы живем и кажемся себе хозяевами жизни и собственных поступков. На самом деле сценарий пишется гораздо выше. Чего уж тут больше – не знаю. Есть абсурд, который подтверждает реальность.

Его не возмущают, а скорее, удивляют и забавляют слухи, которые иногда приходится о себе узнавать. В каких-то случаях это даже лестные истории: в интернете можно встретить упоминания о несуществующих, к сожалению, званиях, о том, что Вениамин Борисович живет в Америке, успешно преподает в тамошних университетах. Бывают и менее приятные домыслы, которые Смехов даже не старается опровергать.

Есть две жизни сейчас у людей, которые почему-либо интересуют других людей. Это жизнь реальная и жизнь виртуальная. В интернете меня сочиняют, я смотрю на это с любопытством, но это не имеет прямого отношения ко мне. Я живу в Москве в последние годы вне Таганки, вне театра, в котором родился как актер и прожил большую жизнь. Этот последний период длится уже почти 20 лет и проходит по моим суммарным интересам – актерским, режиссерским и литературным. Кстати, четвертая моя профессия – путешественник, так что все это происходит по разным странам, как живут очень многие люди. Даже сейчас я разговариваю с вами в другой стране, в Украине, пусть это пока для многих из нас все еще игрушечное разделение. Это все еще родная страна, тем более, что в Киеве родилась моя мама и мама моей жены, а в Донецке – моя любимая нянечка тетя Настя, верный и полноправный член нашей семьи.

По моим личным обстоятельствам гражданского и человеческого свойства я когда-то отказался от всяких почетных званий. А когда понял, что люди, которые мне самому нравятся, меня знают по имени, то звания вообще оказались бесполезным и глупым довеском советского производства. Но в интернете меня настойчиво называют народным артистом. Ну что делать? Меня успокоили на Первом канале в очередном шоу: «Так это и есть народный артист, если народ присваивает звание». Ну и хорошо.

Нет ли у вас ощущения, что какие-то литературные произведения вообще не должны быть экранизированы?

Наверное. Вот, например, по моему скромному опыту, произведения того же Булгакова не всегда подлежат экранизации. «Мастера и Маргариту» написал – и мы должны это уважать – создатель литературных шедевров. При этом писатель, кажется, 400 с лишним раз смотрел «Пиковую даму» в Киеве и других местах, был, как он говорил, рабом театра, и «Театральный роман» исчерпывающе это объясняет. А кино он почти не любил. Был небрежен и холоден к кинематографу, впрочем, что было бы дальше, неизвестно. Потому что тут же можно сказать, что это он не любил тот кинематограф, а с тех пор прошло время, и кино стало гораздо более гибким, пластичным, разнообразным. Это, может быть, поменяло бы его отношение. В любом случае, это тот пример, который подсказывает, что к произведению, в данном случае «Мастеру и Маргарите», надо относиться осторожно, если хочешь переводить его на язык кино. Тем более что, допустим, великий мастер Анджей Вайда считает, и правильно считает, что у него не сложилось с этим произведением. И югославы, и чехи, и поляки – ну не получилось. И у Бортко не получилось. Хотя «Собачье сердце» – удалось. Но я думаю, это замечательная работа Евстигнеева и Карцева, а не режиссера и сочинителя версии.

Почему же, в таком случае, именно «Мастер и Маргарита» постоянно искушает к переводу на другой язык – язык кино или театра?

Потому что в данном случае соединились пристрастия и «верха» и «низа» общества. Образованные, культурные, ищущие, любопытствующие люди, которые, конечно, традиционно в меньшинстве, полюбили это произведение, произвели его в ранг прозы тире Библии для всех, кто ценит русскую литературу. И все остальные слои, те, кого мы небрежно называем попсой, тоже замагничены, увлечены этим произведением. По своим причинам. Тридцать лет назад, когда родился спектакль Любимова, популярностью среди автоматической части населения, людей, которые живут автоматически-механической жизнью, он не пользовался. Приходили люди начитанные, читающая, сопоставляющая Россия. Хотя был такой очень славный поэт Андрей Дементьев, тогда руководивший журналом «Юность»… Я помог ему прорваться на балкон «Таганки», и он потом признался: «Вот книгу не осилил, не смог, не дошел, времени не было, и пошел в какой-то степени из лукавства, чтобы самому себе сказать: «Я читал». А тут, зараженный этим счастьем, он на следующий день стал читать. То есть были и обратные случаи. Сейчас наоборот. Сейчас книга вслух – это вообще предмет моей профессии. Я не выхожу на сцену уверенно и осознанно в коллективном театре, только сольно, на концертах, и актерски радую сам себя тем, что начитал, сыграл уже книг 20. Это – моя гордость. Это стало новым временем, когда люди книги не читают, а слушают. И я не могу сказать, плохо это или хорошо.

В какой момент вы ощутили смену актерских поколений?

Все время я это ощущал, но собственный скачок произошел последние буквально три года, когда, привыкши к более-менее скромному существованию в толпе, я заметил, что меня начали ни с того, ни с сего больше выделять. «Трех мушкетеров» и раньше показывали буквально каждый месяц, интервью брали так или иначе всегда. Но изменилось отношение к поколению. Мне это объяснила моя мудрая, намного моложе меня жена Галочка, острее меня наблюдающая ситуацию. Вообще к людям, чья возрастная планка уже серьезно пенсионного уровня, стали относиться бережнее. Во всяком случае к тем, кто был заметен своей работой – в литературе, театре, спорте, космосе… То есть не поколение сменилось, а отношение к людям поколения, понимаете? Хотелось бы, конечно, чтобы это было вообще распределено на всю возрастную категорию родителей, бабушек и дедушек.

У меня есть и еще один ориентир – мой старший внук. Он закончил МГУ, филолог. Леня Смехов – совершенно очаровательный умница. Идеальное соединение традиций и сегодняшнего дня. Он запросто владеет, рулит и строит сегодняшние вкусы, знает все, что звучит в музыке современной, и одновременно знает Окуджаву, Бернеса или Кима, знает языки и много читает. Он один из многих, он не задается, и это воодушевительно.

Как вам кажется, что обеспечивает выживание театра – следование традиции или ломка стереотипов?

У людей нашей культуры продолжение романа с театром, конечно, усложнено. Сегодняшними ритмами и вторжением агрессивного, мнимого искусства. Квази, псевдо, анти… Это – провокация смерти культуры. Это касается и шоуменов, и журналистов… Это – квазифермент, как васильки: очень красивые, но паразитирующие на пшенице. Нас, в конце концов, всех накормят грибной отравой, поганками, и культура помрет. Извольте эту глупую метафору принять за ответ. Осветим эту тему еще, знаете, с какой стороны? Вот очень милый парень Саша Буйнов что-то совместное, клипы какие-то, кажется, делавший с моей дочерью Аликой, как-то в ответ на мой комплимент очень душевно и умно ответил: мол, как у нас все перевернулось в стране. Мы, говорит, за вами должны были бегать, умолять вас помочь попасть в «Таганку» или, как он сказал, «к Сашеньке Абдулову» в Ленком. А получается так, что они заняли какую-то такую нишу, такое место, – он мне тогда сказал конкретно (это было несколько лет назад), – что Саша Абдулов, сам Саша Абдулов, позвонил Буйнову и попросил поспособствовать проникнуть к кому-то, чтобы кому-то помочь…

Вот такой произошел перевертыш. Место, которое занимала эстрада, в том числе блестящая эстрада, – Миронова и Менакер, Райкин, Бернес, Утесов, Кристалинская, Пьеха, Пугачева и Кобзон, – в свое время было достойным. Скажем, семнадцатое. А там, дальше, были все виды поэзии, литературы, театра, других законных радостей жизни. А сегодня эта эстрада… Причем, если бы Кобзон и Пугачева! А там – та самая мнимость, «псевдятина», «квазятина». Она засквозила и просквозила все насквозь… И чувствует себя главной. Публичное искусство есть род обслуживания. Мы сервируем жизнь. Пусть это называется божественным утешением в ежедневности. И эстрада тоже обслуживает. Но есть сервис. И есть сервис.

Возможно, они обращаются к разным рецепторам?

Да, конечно. Оболванить, лишить культурной памяти – эта задача, к сожалению, все больше удается.

А в чьих это интересах?

Может быть, и ни в чьих. Может быть, это естественный процесс. Знаете, многие говорят: «Мне некогда читать, я так тяжело работаю». Под словом «работаю» подразумевают «зарабатываю». Потому что работа в моем понимании – это и физика, и душа. А «зарабатывание» – это чаплиновский конвейер. Деньги наезжают на людей. Совершается великий наезд. И это разрушает. Нам кажется, что эстрада обслуживает нас, а на самом деле мы обслуживаем ее. Псевдозвезд и квазиталантов.

Но с каких-то глобальных высот, может быть, это – оправданный процесс? Может быть, на наших глазах происходит смена цивилизаций?

Наверное, так. Об этом есть много книг, и что-то такое происходит, конечно. Пророков нет в отечестве своем, но и в чужом отечестве негусто. Но после таких печальных умствований я назвал бы себя реалистом-оптимистом. Хотя бы потому, что вижу своего внука Леню. Нужно одергивать себя в пессимизме. Помните историю о найденных старинных письменах, где было все то же – «все плохо, молодежь плохая»? Может быть, как мы пересели с лошадей на автомобили, так мы изменим именно и только средства?

Перестанут писать, перестанут читать, но смысл постижения жизни и развития личности останется неизменным. А мы прекратим пенять на то, что страна рушится и властипредержащие создают новую идеологию массового оболванивания. На самом деле это не так. И во власти есть люди и нелюди. Всегда слой был тонкий. Только по тогдашней идеологии это называлось «массовой культурой», «самым читающим народом», «всеобщим законченным тоталитарным образованием». Все осталось – на том же уровне. По итогам недавнего голосования за Явлинского сколько было? Три процента? Вот и надо довольствоваться своими тремя процентами. Мне моих многочисленных друзей хватает.