Кто он, Эрдман, - Гоголь ХХ века или вневременной Воланд, все
знавший про жизнь и потому никогда и ничему не удивлявшийся? После
премьеры, оваций, объятий и поздравлений Вениамин Смехов рассказал "РГ"
об Эрдмане, "Самоубийце", Воланде, Таганке, Любимове и Фоменко.
"Я нужен нам!"
- "Самоубийца" - пьеса идефикс. Во всех заметках, которые уже успели
выйти о спектакле, обязательно упоминается, что я слышал, как на
Таганке "Самоубийцу" в 1964 году читал сам Эрдман. Но дело не во мне. А
в том, что это было общим таганским "осенением". Нас действительно
осенило - Николай Робертович Эрдман был рядом с нами на Таганке
последние шесть лет. И так или иначе влияние его распространялось на
все, в том числе и на актерство. Речь Эрдмана, его манера, его глаза
многим из нас помогали. Мне во всяком случае - очень. И в первую
очередь для спектакля "Мастер и Маргарита".
- Для роли Воланда вы позаимствовали личные качества Эрдмана? Какие же?
- У каждого актера случаются такие моменты напряжения, когда "не
ладится": вроде ты предчувствуешь роль, но попасть не можешь, все время
спотыкаешься. Так произошло, когда Юрий Петрович Любимов работал над
"Мастером и Маргаритой". Вокруг все уже было готово, а у меня Воланд
никак не получался. Читатель побеждал актера: мешала бесконечная любовь
к каждой фразе Булгакова. И тогда Любимов сказал: вспомни Эрдмана, ты
же видел его вблизи. Сначала включаешь форму, а к ней подтягивается и
содержание. Эта театральная теория называется психофизическим
единством. И если я озвучивал слова Эрдмана, то в Воланде они сразу
вызывали много попаданий. Трудно же объяснить, кто он такой: существо,
вещество, человек, тело, дух... А как играть дух?.. Но слова
божественны, и эрдмановский подтекст удивительным образом совпадет с
подтекстом героя Булгакова. Потому что Эрдману жизнь была ясна. И
Воланду, как вы догадываетесь, тоже. Эрдману жизнь была неинтересна.
Жизнь людей, подвергнутых эксперименту социализма, суета, толпа.
Никаких обвинений у него не могло быть, он понимал механизм. Не называл
его, но знал: "...люди как люди, любят деньги, ну...это всегда было".
Когда я принял предложение Любимова и начал с энтузиазмом
"передразнивать" Эрдмана и его странное заикание (странное потому, что
все слова были слышны даже лучше, чем когда люди не заикаются), Любимов
меня прервал: не надо, говори сам, но имея в виду этот подтекст. Бери
тон.
- Сам Николай Эрдман, по воспоминаниям, говорил редко, избегая банальностей...
- Чего не существовало в его природе и в его понимании, того не
существовало как бы и вовсе. Но то, как он отзывался на существование
"несуществующего", - это были перлы словесности. Когда он что-то
наблюдал и потом рассказывал, как, скажем, какой-то босс пытался
проникнуть вне очереди в поезд эвакуации в 1941 году и истошно кричал:
"Я нужен нам! Я нужен нам!" Или фраза Эрдмана, которая звучала в нашем
спектакле "10 дней, которые потрясли мир": "Я не могу есть, когда в
Гондурасе голодают"! Так выявить природу человеческого лицемерия и
завышения цены самому себе... Но что объяснять, если Эрдмана уже
Станиславский называл Гоголем XX века.
Разгадать жизнь
- Любимов несколько раз пытался поставить "Самоубийцу", ему
запрещали. Я каждый раз должен был играть Аристарха. Потом, наконец,
наступило время свободы от цензуры. И мы с Давидом Боровским, находясь
на гастролях в Финляндии, уговаривали Юрия Петровича: ну он же вам
завещал... В 90-м вышел спектакль Любимова. Боровский к нему придумал
интересную метафору: взял портрет Маркса, в чьей бороде путаются и щи,
и быт, и дрязги, и все такое. Любимов мне поручил начинать репетировать
спектакль как режиссеру, потому что он в то время был в Германии. Так
"Самоубийца" стал моим первым режиссерским опытом. Второй опыт был уже
в Канзасе, в Америке.
- Одно время в театральной Москве ждали, что вы будете ставить "Самоубийцу" и в "Мастерской Петра Фоменко".
- Жаль, что в театре у Петра Наумовича Фоменко поставить Эрдмана не
получилось: кто-то заболел, кто-то ушел из театра, кто-то
забеременел... Это было в 2001 году. Петр Наумович в очередной раз
захандрил, впал в депрессию: "Не получится у нас это". А я уже
разгорячился, потому что второй раз в своей жизни увидел человека -
хозяина театра, который понимает, что выбор актера - это пятьдесят
процентов успеха. Это семья. Так было и на Таганке.
- С тех пор прошло пять лет, прежде чем состоялась премьера
вашего "Самоубийцы" в Молодежном театре у Бородина. Писали, что до
этого вы уже четыре раза ставили пьесу.
- Мало ли что пишут. Пишут, например, что я народный артист, а я
никакой не народный. Я отказался, у меня есть свидетели в министерстве
культуры. Мне звонили и объясняли, что я должен сам написать бумагу,
чтобы мне дали звание. Абсурд какой-то! Это было в промежуточное время
перестройки.
Что касается "Самоубийцы", в 1990 году был спектакль на Таганке. И
один раз я поставил Эрдмана на английском: в 1999 году в университете
Канзаса, в очень приличном театральном заведении.
- То, что самоубийца Подсекальников - человек молодой, для вас было принципиально?
- Да он такой и был. И Гарин играл его молодым, 30-летним, и
Топорков... Это правильно. Только что, до черты революции, он был
полуинтеллигентом, мелким буржуа. И вот теперь остался без всего...
Говорят, это архивная пьеса, и даже близкие Эрдману люди, вспоминая,
как это актуально звучало в 30-е годы, сомневаются: какой может быть
сегодня реакция на эти старые письмена? Это, конечно, остроумно, но для
очень умных. Мы ставили спектакль, забыв про очень умных, и радовались
тому, что получается. Стремясь через юмор выйти на сострадание к
человеку. Там люди абсолютно одинокие в мире. Люди, которых государство
прессует и уничтожает своей опекой. Да, тогда оно называлось советским,
до этого царским, но все равно происходит одно и то же - человек живет
сам по себе и человек нуждается в каком-то "утеплении" своими людьми,
своим кругом. Вообще это любимовская догадка об Эрдмане, что жизнь его
не интересовала. Он ее всю разгадал и понял, что жизнь ему не
интересна. Интересны только игра, игровое начало. Бега, театр, игра
любви или игра застолья, игра слов. И Таганка, которая его удивила. Он
не ждал от своего друга по ансамблю НКВД, что из- под его рук выйдет
такое чудо, как "Добрый человек из Сезуана"...
Мы уже не толпа
- Слова Инны Соловьевой для меня стали путеводными: "Умоляю,
полюбите ритм. Потому что пьеса - это ритм". Эрдман без точности,
ритмичности произнесения становится рутинным автором. А пьеса вскрывает
отнюдь не рутинный ход событий, а необычную ситуацию, выросшую из
простого ночного побуждения самоутвердиться перед спящей женой за счет
ничтожной ливерной колбасы. В первом же диалоге происходит отражение
самого важного в жизни: я не хочу быть, как все, я не хочу быть со
всеми, я не хочу быть винтиком, частью толпы, потому что я же ощущаю
себя особенным. Мне меня не хватает в толпе.
- Подсекальников приходит к философским обобщениям жизни. Но
для того чтобы стать философом, по сюжету пьесы ему понадобилось три
дня пролежать в гробу в часовне, чтобы наконец понять: ни ради идеи, ни
ради любви умирать не стоит...
- Условия игры сами бросили на чашу весов ценности. Ценность
необычайного уважения к твоему имени, слава, успех, - теперь это
называется словом VIP. Почти как у Высоцкого: то ли выпь захохотала, то
ли филин заикал... Чувствовать себя ВИП-персонами приятно. Но это и
есть наказание, которому подверг себя Подсекальников. Ему хватило трех
дней в часовне, чтобы разобраться: смысл жизни - в том, чтобы жить. И
не надо ничего усложнять. Нам богом подарена возможность ходить по
земле двумя ногами и дышать.
Сделать смешное и печальное в одной упаковке для нас было
осознанным. У нас есть необходимость утешать, поскольку человек опять
оказался заброшен. Мы находимся в промежутке истории. Мы уже не толпа,
но кто-то льнет к толпе по привычке, кому-то необходимы опека,
иждивенчество, поскольку это заложено в нашей ментальности. А кто-то
уже начал приспосабливаться к новому способу жизни, то есть отвечать за
себя сам и свою жизнь делать собственными руками, но тут же натыкается
на родовые пятна грабежа и унижения человека. Но в этом промежутке все
равно происходит развитие, которое через поколение или через два нас
выведет к нормальной цивилизации.
|