Анна Австрийская пробежала глазами договор, поданный ей д'Артаньяном.
— Здесь я вижу одни только общие условия: требования де Конти, Бофора, герцога Бульонского, д'Эльбефа и коадъютора. Где же ваши?
— Ваше величество, мы знаем себе пену, но не преувеличиваем своего значения. Мы решили, что наши имена не могут стоять рядом с столь высокими именами.
— Но вы, я полагаю, не отказались от мысли высказать мне на словах ваши желания?
— Я считаю вас, ваше величество, за великую и могущественную королеву, которая сочтет недостойным себя не вознаградить по заслугам тех, кто возвратит в Сен-Жермен его преосвященство.
— Конечно, — сказала королева. — Говорите же.
— Тот, кто устроил это дело (простите, ваше величество, что я начинаю с себя, но мне приходится выступить вперед, если не по собственному почину, то по общей воле всех других), чтобы награда была на уровне королевских щедрот, должен быть, думается мне, назначен командиром какой-либо гвардейской части — например, капитаном мушкетеров.
— Вы просите у меня место Тревиля!
— Эта должность вакантна; вот уже год, как Тревиль освободил ее, и она до сих пор никем не замещена.
— Но это одна из первых военных должностей при королевском дворе!
— Тревиль был простым гасконским кадетом,* как и я, ваше величество, и все же занимал эту должность в течение двадцати лет.
— У вас на все есть ответ, — сказала Анна Австрийская.
И, взяв со стола бланк патента, она заполнила его и подписала.
— Это, конечно, прекрасная и щедрая награда, ваше величество, — сказал д'Артаньян, взяв его с поклоном. — Но все непрочно в этом мире, и человек, впавший в немилость у вашего величества, может завтра же потерять эту должность.
— Чего же вы хотите еще? — спросила королева, краснея от того, что ее так хорошо разгадал этот человек, такой же проницательный, как и она сама.
— Сто тысяч ливров, которые должны быть выплачены этому бедному капитану в тот день, когда его служба станет неугодна вашему величеству.
Анна колебалась.
— А ведь парижане обещали, по постановлению парламента, шестьсот тысяч ливров тому, кто выдаст им кардинала живого или мертвого, — заметил д'Артаньян, — живого — чтобы повесить его, мертвого — чтобы протащить его труп по улицам.
— Вы скромны, — сказала на это Анна Австрийская, — вы просите у королевы только шестую часть того, что вам предлагает парламент.
И она подписала обязательство на сто тысяч ливров.
— Дальше? — сказала она.
— Ваше величество, мой друг дю Валлон богат, и поэтому деньги ему не нужны. Но мне помнится, что между ним и господином Мазарини была речь о пожаловании ему баронского титула. Припоминаю даже, что это было ему обещано.
— Человек без рода, без племени! — сказала Анна Австрийская. — Над ним будут смеяться.
— Пусть смеются, — сказал д'Артаньян. — Но я уверен, что тот, кто над ним раз посмеется, второй раз уже не улыбнется.
— Дадим ему баронство, — сказала Анна Австрийская.
И она подписала.
— Теперь остается еще шевалье, или аббат д'Эрбле, как вашему величеству больше нравится.
— Он хочет быть епископом?
— Нет, ваше величество, его удовлетворить легче.
— Чего же он хочет?
— Чтобы король соблаговолил быть крестным отцом сына госпожи де Лонгвиль.
Королева улыбнулась.
— Герцог де Лонгвиль — королевской крови, ваше величество, — сказал д'Артаньян.
— Да, — сказала королева. — Но его сын?
— Его сын… наверное, тоже, раз в жилах мужа его матери течет королевская кровь.
— И ваш друг не просит ничего больше для госпожа де Лонгвиль?
— Нет, ваше величество, так как он надеется, что его величество, будучи крестным отцом этого ребенка, подарит матери не менее пятисот тысяч ливров, предоставив, конечно, при этом его отцу управление Нормандией.
— Что касается управления Нормандией, то на это я могу согласиться; но вот относительно пятисот тысяч ливров не знаю, — ведь кардинал беспрестанно повторяет мне, что наша казна совсем истощилась.
— С разрешения вашего величества мы вместе поищем денег и найдем их.
— Дальше?
— Дальше, ваше величество?
— Да.
— Это все.
— Разве у вас нет четвертого товарища?
— Есть, ваше величество: граф де Ла Фер.
— Чего же он требует?
— Он ничего не требует.
— Ничего?
— Ничего.
— Неужели есть на свете человек, который, имея возможность требовать, ничего не требует?
— Я говорю о графе де Ла Фер, ваше величество. Граф де Ла Фер — не человек.
— Кто же он?
— Граф де Ла Фер — полубог.
— Нет ли у него сына, молодого родственника, племянника? Мне помнится, Коменж говорил мне о храбром юноше, который вместе с Шатильоном привез знамена, взятые при Лансе.
— Вы правы, ваше величество, у него есть воспитанник, которого зовут виконт де Бражелон.
— Если дать этому молодому человеку полк, что скажет на это его опекун?
— Он, может быть, согласится.
— Только может быть?
— Да, если ваше величество попросит его.
— Это действительно странный человек! Ну что же, мы подумаем об этом и, может быть, попросим его. Довольны вы теперь?
— Да, ваше величество. Но вы еще не подписали…
— Что?
— Самое главное: договор.
— К чему? Я подпишу его завтра.
— Я позволю себе доложить вашему величеству, что если ваше величество не подпишет этого договора сегодня, то после у нас, возможно, не найдется для этого времени. Умоляю ваше величество написать под этой бумагой, написанной целиком, как вы видите, рукой Мазарини: «Я согласна утвердить договор, предложенный парижанами».
Анна была захвачена врасплох. Отступить было некуда: она подписала договор.
Но здесь оскорбленная гордость королевы бурно прорвалась наружу: она залилась слезами.
Д'Артаньян вздрогнул, увидав эти слезы. С того времени королевы стали плакать, как обыкновенные женщины.
Гасконец покачал головой. Слезы королевы, казалось, жгли ему сердце.
— Ваше величество, — сказал он, становясь на колени, — взгляните на несчастного, который у ваших ног; он умоляет вас верить, что одного знака вашей руки достаточно, чтобы сделать для него возможным все. Он верит в себя, верит в своих друзей; он хочет также верить и в свою королеву, и в доказательство того, что он ничего по боится и не хочет пользоваться случаем, он готов возвратить Мазарини вашему величеству без всяких условий. Возьмите назад, ваше величество, бумаги с вашей подписью; если вы сочтете своим долгом отдать их мне, мы это сделаем. Но с этой минуты они ни к чему вас не обязывают.
И д'Артаньян, не вставая с колен, со взглядом, сверкающим гордой смелостью, протянул Анне Австрийской все бумаги, которые добыл у нее с таким трудом.
Бывают минуты (так как на свете не все плохое, а есть и хорошее), когда в самых черствых и холодных сердцах пробуждается, орошенное слезами только что пережитого глубокого волнения, благородное великодушие, которою уже не могут заглушить расчет и оскорбленная: гордость, если его с самого начала не одолеет другое враждебное чувство. Анна переживала подобную минуту. Д'Артаньян, уступив собственному волнению, совпадавшему с тем, что происходило в душе королевы, совершил, сам того не сознавая, искуснейший дипломатический ход. И он тотчас же был вознагражден за свою ловкость и за свое бескорыстие — смотря по тому, что читателю угодно больше в нем оценить: ум или доброту сердца.
— Вы правы, — сказала Анна, — я вас не знала. Вот бумаги, подписанные мною, я даю их вам добровольно. Ступайте и привезите ко мне скорее кардинала.
— Ваше величество, — сказал д'Артаньян, — двадцать лет тому назад (у меня хорошая память) за такой же портьерой в ратуше я имел честь поцеловать одну из этих прекрасных рук.
— Вот другая, — сказала королева, — и чтобы левая была не менее щедра, чем правая (с этими словами она сняла с пальца кольцо с бриллиантом), возьмите это кольцо и носите его на память обо мне.
— Ваше величество, — проговорил д'Артаньян, поднимаясь с колен, — у меня теперь только одно желание: чтобы первое ваше требование ко мне было требование пожертвовать жизнью.
И той легкой походкой, которая лишь ему была свойственна, д'Артаньян вышел из кабинета королевы.
«Я не понимала этих людей, — сказала про себя Анна Австрийская, провожая взором д'Артаньяна, — а теперь уже слишком поздно воспользоваться их услугами: через год король будет совершеннолетний».
Пятнадцать часов спустя д'Артаньян и Портос привезли Мазарини к королеве и получили: один — свой патент на чин капитана мушкетеров, другой свой диплом барона.
— Довольны ли вы? — спросила Анна Австрийская.
Д'Артаньян поклонился, но Портос нерешительно вертел в руках свой диплом, поглядывая на Мазарини.
— Что еще? — спросил министр.
— Монсеньер, недостает еще ордена…
— Но, — сказал Мазарини, — вы же знаете, что для получения ордена нужны особые заслуги.
— О, — сказал Портос, — я не для себя, монсеньер, просил голубую ленту.
— А для кого же? — спросил Мазарини.
— Для моего друга, графа де Ла Фер.
— О, это другое дело, — сказала королева. — Он достаточно отличился.
— Так он получит его?
— Он его уже получил.
В тот же день был подписал договор с парижанами; рассказывали, что кардинал безвыходно просидел у себя три дня, чтобы хорошенько его обсудить.
Вот что получил каждый:
Копти получил Данвилье и, доказав на деле свои военные способности, добился возможности остаться военным и не становиться кардиналом. Кроме того, пущен был слух о его женитьбе на одной из племянниц Мазарини; слух этот был благосклонно принят принцем, которому было все равно, на ком жениться, лишь бы жениться.
Герцог Бофор вернулся ко двору, получив при этом все возмещения за нанесенные ему обиды и все почести, подобающие его рангу. Конечно, дали полное прощение всем, кто помогал его бегству. Кроме того, он получил чин адмирала, по наследству от своего отца, герцога Вандомского, и денежное вознаграждение за своп дома и замки, разрушенные по приказу Бретонского парламента.
Герцог Бульонский получил имения, равные по ценности его Седанскому княжеству, возмещение доходов за восемь лет и титул принца для себя и своего рода.
Герцогу де Лонгвилю было предложено губернаторство Пон-де-л'Арша, пятьсот тысяч ливров — его жене, а также было обещано, что его сына крестить будут юный король и молодая Генриетта Английская.
Арамис выговорил при этом, что на церемонии будет служить Базен, а конфеты поставит Планше.
Герцог д'Эльбеф добился выплаты сумм, которые должны были его жене, ста тысяч ливров для старшего сына и по двадцати пяти тысяч каждому из остальных.
Один только коадъютор не получил ничего; ему, правда, было обещано похлопотать перед папой о предоставлении ему кардинальской шляпы, но он знал цену обещаниям королевы и Мазарини. В противоположность г-ну де Конти, он, не имея возможности стать кардиналом, принужден был оставаться военным.
Поэтому, в то время как весь Париж ликовал по поводу возвращения короля, которое было назначено на послезавтра, один Гонди среди общего веселья был в таком дурном расположении духа, что послал за двумя людьми, которых он призывал обыкновенно, когда на него нападала мрачность. Это были: граф де Рошфор и нищий с паперти св. Евстафия.
Они явились к нему со своею обычной точностью, и коадъютор провел с ними часть ночи.