|
XXXIV.ПослыXXXIV.ПОСЛЫ Оба друга тотчас же двинулись в путь и стали спускаться по крутому склону предместья. Когда они достигли подошвы холма, они увидели, к своему великому изумлению, что улицы Парижа превратились в реки, а площади в озера. Вследствие ужасных дождей, бывших в январе, Сена выступила из берегов и затопила полстолицы. Атос и Арамис сначала храбро въехали на лошадях в воду, но она доходила бедным животным до груди. Пришлось сменить лошадей на лодку, что наши друзья и сделали, приказав своим слугам дожидаться их на рынке. На лодке они добрались до Лувра. Уже спустилась ночь. Вид Парижа, слабо освещенного мигающими среди этих площадей-озер фонарями, со всеми этими лодками, в которых, блестя оружием, разъезжали патрули, с ночной перекличкой стражи на постах, поразил Арамиса, необычайно легко поддающегося воинственным настроениям. Они прибыли к королеве. Им предложили обождать в приемной, так как королева принимала в эту минуту двух господ, принесших ей вести из Англии. — Но мы тоже, — сказал Атос слуге, передавшему ему об этом, — мы тоже не только принесли вести из Англии, но и сами прибыли оттуда. — Разрешите в таком случае узнать ваши имена, — сказал слуга. — Граф де Ла Фер и шевалье д'Эрбле, — ответил Арамис. — О, тогда, — с волнением сказал слуга, услыхав имена, которые так часто произносила с надеждой королева, — в таком случае ее величество ни за что не простит мне, если я заставлю вас ждать хотя бы одну минуту. Пожалуйте за мной. Он прошел вперед, сопровождаемый Атосом и Арамисом. Когда они подошли к комнате королевы, слуга остановил их и открыл дверь. — Ваше величество, я осмелился нарушить ваше приказание и привел сюда двоих господ, которых зовут граф де Ла Фер и шевалье д'Эрбле. Услыхав эти имена, королева испустила крик радости, который наши друзья ясно расслышали из другой комнаты. — Бедная королева! — пробормотал Атос. — О, пусть войдут, пусть войдут! — воскликнула, в свою очередь, юная принцесса, бросаясь к двери. Бедное дитя не покидало своей матери, разлученной со второй дочерью и сыновьями. — Входите, входите, господа! — воскликнула она, сама отворяя дверь. Атос и Арамис вошли. Королева сидела в кресле, и перед нею стояли двое из тех лиц, которых мы видели в кордегардии. Это были Фламаран и Гаспар де Колиньи, герцог Шатильонский, брат того, который семь или восемь лет перед тем был убит на дуэли на Королевской площади из-за госпожи де Лонгвиль. При появлении наших друзей они отступили на шаг и с некоторым беспокойством зашептались. — Итак, — воскликнула английская королева, увидав Атоса и Арамиса, наконец-то вы прибыли, верные друзья! Но королевские курьеры, как видите, опередили вас. Двор был извещен о происшедшем в Лондоне в тот момент, когда вы только вступали в Париж, и вот господа де Фламаран и де Шатильон сообщили мне по поручению ее величества Анны Австрийской последние известия из Англии? Арамис и Атос переглянулись. Спокойствие, даже радость, сверкавшие в глазах королевы, поразили их. — Продолжайте, прошу вас, господа, — проговорила она, обращаясь к Фламарапу и Шатильону. — Итак, вы сказали, что его величество Карл Первый, мой августейший супруг, был осужден на смерть против желания большинства его подданных? — Да, ваше величество, — пролепетал Шатильон. Арамис и Атос переглядывались. Изумление их все возрастало. — И когда его вели на эшафот, — продолжала королева, — на эшафот, моего супруга, короля! — возмущенный народ его освободил? — Да, ваше величество, — отвечал Шатильон так тихо, что Атос и Арамис, несмотря на все свое внимание, едва расслышали этот утвердительный ответ. Королева сложила руки с растроганным и благодарным выражением лица, между тем как ее дочь обвила руками ее шею и поцеловала ее глаза, залитые слезами радости. — Теперь нам остается только засвидетельствовать вашему величеству наше глубочайшее почтение, — сказал, торопясь закончить эту тягостную для него сцену, Шатильон, покрасневший под проницательным взглядом Атоса. — Еще минуту, господа, — сказала королева, удерживая их знаком. — Одну минуту. Граф де Ла Фер и шевалье д'Эрбле прибыли, как вы слышали, из Лондона. Как очевидцы, они сообщат, быть может, подробности, которых вы не знаете и которые вы передадите королеве, моей доброй сестре. Говорите, господа, я вас слушаю. Не скрывайте, не смягчайте ничего. Раз король жив и его честь спасена, все остальное мне безразлично. Атос побледнел и прижал руку к груди. От королевы не ускользнуло это движение и бледность Атоса; она повторила: — Говорите же, граф, прошу вас, говорите! — Простите, ваше величество, — произнес наконец Атос, — но я ничего не прибавлю к рассказу этих господ, прежде чем они не признают, что, быть может, ошиблись. — Ошиблись! — вскричала прерывающимся от волнения голосом королева. Ошиблись! Что я слышу? Боже мой! — Сударь, — сказал Фламаран Атосу, — если мы ошиблись, то введены в заблуждение только королевой Франции. Надеюсь, вы не собираетесь исправлять это заблуждение, так как это значило бы опровергать слова ее величества? — Королевы? — спросил Атос спокойным звучным голосом. — Да, — пробормотал Фламаран, опуская глаза. Атос печально вздохнул. — А не того лица, которое вас сопровождало и которое мы видели вместе с вами в кордегардии у парижской заставы? Не от него ли исходит это известие в такой форме? — спросил Арамис тоном оскорбительной вежливости. — Если только мы не ошибаемся, граф де Ла Фер и я, на парижской заставе вас было трое. Шатильон и Фламаран вздрогнули. — Объясните, граф, что это значит? — воскликнула королева, волнение которой возрастало с каждой минутой. — Я читаю на вашем лице беду, вы колеблетесь произнести ужасную весть, ваши руки дрожат… О, боже, боже! Что случилось? — Сударь, — произнес Шатильон, — если вы принесли злую весть, слишком жестоко будет сразу сообщить ее королеве. Арамис почти вплотную подошел к Шатильону. — Сударь, — сказал он ему, закусив губу, — надеюсь, вы не собираетесь указывать графу де Ла Фер и мне, что мы должны говорить! Тем временем Атос, продолжая держать руку на сердце, с поникшей головой подошел к королеве и начал взволнованным голосом: — Ваше величество, короли от рождения стоят так высоко, что Небо даровало им сердце, способное переносить тяжкие удары судьбы, невыносимые для остальных людей. Поэтому, мне кажется, с королевой, как вы, следует обходиться не так, как с обыкновенной женщиной. Несчастная королева, вот результат миссии, которой вы почтили нас. Атос преклонил колени перед дрожащей и оледеневшей от ужаса королевой и достал с груди ящичек, где находились орден, осыпанный брильянтами, который королева вручила перед отъездом лорду Винтеру, и обручальное кольцо, которое король вручил перед смертью Арамису. Эти две вещи Атос с того момента, как получил их, постоянно хранил у — себя на груди. Он открыл ящичек и подал его королеве с выражением немой и глубокой скорби. Королева протянула руку, схватила кольцо, судорожно поднесла его к своим губам и, не в силах произнести ни звука или хотя бы вздохнуть или зарыдать, побледнела и без чувств упала на руки дочери и своих дам. Атос поцеловал край платья несчастной вдовы и встал с торжественным видом, который произвел глубокое впечатление на присутствующих. — Я, — сказал он, — граф де Ла Фер, дворянин, который никогда не лгал, я клянусь, сначала перед богом, а затем перед этой несчастной королевой, что все, что возможно было сделать в Англии для спасения короля, было нами сделано. А теперь, шевалье, — докончил он, обращаясь к д'Эрбле, — идемте отсюда, мы выполнили наш долг. — Не вполне, — ответил Арамис, — нам надо еще сказать несколько слов этим господам. И он обратился к Шатильону: — Сударь, не угодно ли вам будет выйти вместе с нами на минутку, чтобы выслушать два слова, которые я не считаю удобным говорить в присутствии королевы? Шатильон молча поклонился в знак согласия. Атос и Арамис прошли вперед. Шатильон и Фламаран последовали за ними. Пройдя переднюю, они вышли на широкую крытую террасу с одним окном. Арамис прошел по пустынной террасе и, став у окна, обратился к герцогу Шатильону: — Сударь, вы только что позволили себе обойтись с нами чрезвычайно вольно. Я не могу допустить этого ни в коем случае, и менее всего когда такое обращение исходит от лица, передающего королеве весть, сочиненную лжецом. — Сударь! — воскликнул Шатильон. — Но куда вы дели господина де Брюи? — иронически спросил Арамис. Не отправился ли он менять свою физиономию, которая слишком смахивает на Мазарини? В Пале-Рояле, как известно, есть много итальянских масок и костюмов, от Арлекина до Панталоне. — Вы, кажется, желаете нас вызвать на дуэль! — перебил его Фламаран. — Вам это только кажется, сударь? — Шевалье, шевалье! — пытался остановить его Атос. — Оставьте меня, граф, в покое, — сердито отвечал Арамис. — Вы знаете, я не люблю ничего делать наполовину. — Кончайте же, — произнес Шатильон с не меньшей надменностью, чем Арамис, — Господа, другой на моем месте или на месте графа де Ла Фер просто арестовал бы вас, так как в Париже у нас есть друзья, но мы готовы предоставить вам случай удалиться отсюда бое всяких затруднений и беспокойства. Не угодно ли вам со шпагой в руке побеседовать с нами на этой пустынной террасе? — Охотно, — сказал Шатильон. — Одну секунду, господа, — вмешался Фламаран. — Ваше предложение, конечно, соблазнительно, но сейчас его принять нам невозможно. — Почему это? — спросил Арамис обычным для него вызывающим тоном. Не близость ли Мазарини делает вас таким осторожным? — О, вы слышите, Фламаран? — произнес Шатильон. — Не принять вызова значит запятнать свою честь и имя! — Я вполне с вами согласен, — заметил Арамис. — И все же мы отложим это дело. Эти господа, вероятно, также согласятся со мною. Арамис покачал головой с дерзкой насмешкой. Заметив это движение, Шатильон положил руку на эфес шпаги. — Герцог, — продолжал Фламаран, — вы забываете, что вам поручено командовать в одном весьма важном деле. Вы назначены принцем и утверждены королевой. До завтрашнего вечера вы не принадлежите себе. — Итак, до послезавтра? — спросил Арамис. — До послезавтра? Слишком долго ждать, — сказал Шатильон. — Не я назначаю этот срок, — сказал Арамис, — и не я требую отсрочки. Впрочем, — прибавил он, — мы можем встретиться в завтрашнем деле. — Да, вы правы, сударь! — воскликнул Шатильон. — Я весь к вашим услугам, если вы потрудитесь явиться к Шарантонским воротам… — Разумеется! Чтобы встретить вас, я готов отправиться на край света; отчего же мне не сделать для этого двух миль! — Итак, до завтра! — Надеюсь. Ступайте теперь к вашему кардиналу. Но раньше позвольте попросить вас об одном одолжении: дайте слово, что вы ничего не скажете ему о нашем возвращении. — Вы требуете этого? — Почему бы нет? — Только победители могут предъявлять требования, а вы, сударь, еще не победитель. — В таком случае сразимся немедленно. Мы готовы, у нас нет дел на завтра. Шатильон и Фламаран переглянулись. В словах и жесте Арамиса было столько иронии, что Шатильону очень трудно было сдержаться. Но Фламаран что-то шепнул ему, и он одумался. — Хорошо, — обратился он к обоим друзьям, — даю слово, что наш спутник, кто бы он ни был, никогда нег узнает о том, что произошло между нами. Но вы мне обещаете встретиться с нами завтра у Шарантонских ворот? — О, — произнес Арамис, — на этот счет будьте спокойны. Четыре дворянина обменялись поклонами и разошлись. На этот раз первыми из Лувра вышли Шатильон и Фламаран, а Атос и Арамис последовали за ними. — За что вы так обрушились на них, Арамис? — спросил Атос. — Я имел на это свои основания. — Да что они вам сделали? — Что они сделали?.. Разве вы не видели? — Нет. — Они усмехнулись, когда мы поклялись, что исполнили свой долг в Англии. Одно из двух: или они поверили нам, или не поверили. Если поверили, то эта усмешка — оскорбление, если же не поверили, то это тоже оскорбление. Надо им показать, что мы стоим чего-нибудь. Впрочем, я не особенно досадую, что они отложили это дело до завтра: сегодня вечеров у нас найдется дело получше, чем размахивать шпагой. — Что же именно? — Черт возьми! Мы попробуем захватить Мазарини. Атос презрительно выпятил губу. — Такие дела не по мне, вы это знаете, Арамис. — Но почему же? — Потому, что это похоже на засаду. — Право, Атос, из вас вышел бы довольно странный полководец: вы сражались бы только днем, предупреждали бы врага о часе, когда намерены напасть на него, и никогда не делали бы ночных вылазок из опасения, как бы вас не упрекнули, будто вы хотите воспользоваться темнотой. Атос улыбнулся. — Человека трудно переделать, — ответил он. — Кроме того, разве вы знаете положение дел? Может быть, арест Мазарини сейчас даже нежелателен и вместо победы приведет лишь к новым затруднениям? — Значит, Атос, вам не нравится мое предложение? — Вовсе нет. Я думаю, напротив, что это была бы ловкая штука. Но… — Какое но?.. — По-моему, вам не следовало бы брать слово с этих господ, что они ничего не скажут о нас Мазарини. Ведь тем самым вы почти приняли на себя обязательство ничего не предпринимать против него. — Клянусь вам, я не брал на себя никакого обязательства. Я считаю себя совершенно свободным. Идемте же, Атос, идемте. — Куда? — К герцогу Бофору или к герцогу Бульонскому. Мы расскажем им все, что сейчас случилось. — Да, но с тем лишь условием, что мы начнем с коадъютора. Он духовное лицо и знаток в делах совести. Мы ему откроемся, и он разрешит наши сомнения. — Ах, — возразил Арамис, — он все испортит, все припишет себе. Мы не начнем с него, а кончим им. Атос улыбнулся. У него явно была на уме мысль, которой он не высказывал. — Ну, так с кого же мы начнем? — спросил он. — С герцога Бульонского, если вы ничего не имеете против. К нему отсюда ближе всего. — Но прежде всего вы должны разрешить мне сделать одну вещь. — Какую? — Зайти в гостиницу «Карл Великий», чтобы обнять Рауля. — О, конечно! Я пойду с вами, мы вместе обнимем его. После этого оба друга вновь сели в лодку, в которой приехали, и приказали везти себя на Рыночную площадь. Там они нашли Гримо и Блезуа, которые стерегли лошадей. Вчетвером они направились на улицу Генего. Но Рауля не оказалось в гостинице. Утром этого дня он получил приказ от принца и тотчас выехал вместе с Оливеном. |