НЕСРАВНЕННЫЙ ГАСКОНЕЦ

Когда вышел фильм, его обругали во всех газетах. Критики осуждали режиссера и исполнителя главной роли за то, что Д'Артаньян получился не такой уж интеллектуальный. Увлеченные руганью (а ругань всегда украшает критика), журналисты спутали гасконца с принцем Гамлетом или князем Мыш-киным. А Боярский, как теперь знает каждый новорожденный, был и остается лучшим, талантливейшим Д'Артаньяном нашей советской эпохи.

Где-то через неделю после премьеры фильма по телевидению я выступал в одном из институтов Академии наук. И какой-то профессор, поклонник «Таганки», встает с места и говорит: «Мы вас знаем по ролям в театре, а тут увидели в кино. Ну, Атос еще ладно и другие — ладно, но уж Боярский-то совсем не Д'Артаньян!» Меня взорвало, и я удачно разгорячился. «Представьте себе, — начал я, — длинную, в сорок километров, дорогу из Львова в Свирж. Съемки длятся, пока длится световой день (то есть от рассвета до заката). На каждом из нас тяжелая одежда плюс оружие, плюс грим. А кругом жара. Укрыться негде. Лошади фырчат, мотают гривами. К концу работы плохо выглядят — и кони, и люди. Когда дан сигнал отбоя, ограждавшие шоссе сотрудники милиции на машинах и мотоциклах снимают заслон. (Однажды, перед тем как снять грим, мы сели в мотоцикл с коляской, чтобы сфотографироваться вчетвером вне съемок. Снимок вышел памятный.) Силы еле теплятся, пока снимают грим. Разделся и — в автобус, а там падаешь как подстреленный. Теперь вообразите длинную кавалькаду машин. Мы возвращаемся из Свиржа во Львов. Усталые до смерти режиссер, оператор, ассистенты, звуковики и актеры спят в разных машинах. Ползут по дороге тонвагены (машина звукозаписи), лихтвагены (светотехника), автобусы с массовкой. Ползут большие грузовики-скотовозы. Даже лошади от усталости валятся с ног. Но кто это патрулирует всю полусонную кавалькаду, кто там так молодо гарцует позади колонны? Да это гасконец Д'Артаньян, взявший себе странный псевдоним — М.Боярский или, по моей игре слов, — "Бо'Яртаньян!"».

И пристыженный профессор сдался, признал фильм стоящим, а Боярского — настоящим гасконцем. Из-за Миши выносливость у меня на съемках оказалась — как на войне. Но там хоть святая цель была, за родину-мать, а тут — за что? За чью маму? Видимо, рядом с Мишей стыдно было трусить. Он один своим куражом реализовывал всю романтику книги Дюма.

Однажды он чуть не погиб: в одесской Опере снимали проход Д'Артаньяна к королеве Анне сквозь команду врагов. Ошибся в рисунке боя гвардеец и проткнул Мише боевой рапирой полость рта. Температура сразу — под сорок. Зуб выбит. Вызвали по телефону маму из Питера... А он очнулся и в павильон бежит, сниматься! Никто отговорить не сумел. Злой, отважный гасконец — таких больше не делают.

Я обижался на Мишу, когда слышал от него упрёки: «Ты прилетаешь из Москвы на день. Тебя снимают крупным планом, чтобы потом подмонтировать к нашей компании. В результате мы будем на экране — кучей, а ты — везде один. За такие номера в Голливуде ты бы специальные деньги доплачивал...» И он оказался прав: по техническим причинам мой герой стал заметнее других. Я готов «бешеную популярность» Атоса отнести на счет этого кинообмана, мне не жалко, поскольку киноартистом себя не считаю. Да и смешно было, право, получать комплименты в тысячах писем такого рода: «Вы гениально сыграли и особенно спели песню — «Есть в графском парке черный пруд, там лилии цветут», спасибо большое!» А спеть мне как раз не дали, но об этом позже.

Двадцать лет назад я был потрясён поступком Миши Боярского — зимней ночью, после показа третьей серии по телевидению... Мы собрались отметить событие в доме художников Алины Спешневой и Николая Серебрякова. Сидим на высоте последнего этажа, а под нами — угол Театральной площади, заснеженный выступ Большого театра. Наполнили бокалы. Набираю по коду Ленинграда номер Боярского. Линия занята. Тогда звоню по «ноль-семь».

Телефонистка (гордо): «Ждите в течение часа».

Я (ей): «Простите, мы не можем ждать. Мы в Москве — Атос, Портос и Арамис, а там, в Питере — Д'Арта...»

«Аи! Правда?! — теряет девушка остатки гордости. — Давайте ЕГО номер!»

Даю. Сразу получаю голос Ларисы, жены гасконца.

Миша вырвал трубку: «Алло! Привет. Заболел, черт возьми. Высокая, 39 с чем-то. Спасибо. Жалко, не могу».

Я (с бокалом): «Михаил, тут все твои друзья: Алина и Коля, Болон и Дунаевский; Хил в Одессе, ты в Питере, но водка разлита, и ты слушаешь звон наших стаканов — за тебя и за нас...» Каждый чокнулся с трубкой-Мишей, а я объявлял, чей это «чок», в конце хотел добавить что-то лирическое, но в трубке раздалось: «Стоп! Я еду! Ждите!»

Далее — сюжет фантастического кино. Миша врёт жене, что обязан подъехать к вокзалу — взять посылку от Дунаевского, срочно. «На минутку, и назад». Такси в Пулково, аэропорт, нелетная погода, вьюга. Почтовый самолет. Команда, вместо Мурманска, рискует лететь в Москву. Москва. Метель. Ни души. Одинокая «Чайка». Спит шофер, с утра встречающий босса из Питера. Миша будит его стуком в окошко. «Чайка» летит к Большому театру. Часа в два ночи гости и хозяева полуспят после еды, питья и дневной работы. Тихо в доме. Вдруг сквозь двойные рамы окон — песня. Между Большим театром и нашим этажом раздаётся:

Пора-пора-порадуемся на своем веку!..

Морозный воздух, дивная акустика, голосище — не для оперы. Миша принимает стакан водки на душу своего населения. Все счастливы. Занавес.

Вениамин Смехов
Главы из книги " Театр моей памяти". Изд-во "Вагриус". 2002г.