МИЛЕДИ

Представьте себе, что первой на роль Миледи пробовалась и даже была утверждена вовсе не Терехова. Миледи должна была сыграть Елена Соловей. Во время проб произошел курьез. Лена приехала в Одессу. На нее подогнали костюм, на «живую нитку». Отрепетировали. Снимаем. И вдруг во время пробы у неё обнажилась грудь. Огромная и очень красивая. Все замерли. А Соловей как ни в чем не бывало продолжает играть сцену.

Я говорю:

— Стоп! Лена, извини, но у тебя все видно. Давай зашьём.

Она говорит:

— Да не обращайте внимания. Работаем дальше.

Но был один серьезный-нюанс, мешающий работе, который Соловей в ближайшее время собиралась устранить. Она была «чуть-чуть» беременна и должна была сделать аборт. Поэтому была утверждена. И все по поводу Миледи были спокойны.

Вдруг, перед самым началом съемок, Лена звонит мне и говорит: «Георгий Эмильевич, я рожать решила. Не могу я сделать аборт, он уже шевелится».

Я в обмороке. Думаю: каково Никите Михалкову, у которого она снимается?!

Михалков, говорят, ее чуть не задушил. Он доснимал в «Механическом пианино» уже совсем глубоко беременную и оттого совсем круглую Лену. А я, увы, был вынужден отказаться от работы с Соловей. Если бы дело дошло до съемок, у меня Миледи к концу второй серии уже была бы на девятом месяце. От кардинала Ришелье, вероятно. Была бы беременна Мордаунтом. Если б я знал, как тяжело мне дадутся «Двадцать лет спустя», я бы выстроил сюжет так, чтобы Мор-даунт всех мушкетеров передушил, — лишь бы не снимать «Виконта». Мои мушкетеры на «Двадцать лет» меня просто достали. Хорошие мальчики стали известными и неуправляемыми. На «Двадцать лет спустя» это были уже суперлюбимцы народа. Совсем другие люди. На меня они смотрели свысока. Но об этом вы прочтете в главе «Узник замка Иф».

А теперь вернёмся к образу Миледи.

Срывалось всё. Съемки должны были вот-вот начаться. Я был просто в ужасе. Я не знал, что делать! Тот замысел, который был придуман для Соловей, уже не действовал. И тут я понял, что нужно употребить один известный прием.

Как в живописи. Натура красная — девушка в красном костюме, на фоне красного одеяла. Работаешь, работаешь, и ничего не получается... Тогда берешь и центральную фигуру переписываешь ультрамарином. Резкий контраст. И вдруг все выявляется. Вот по этому принципу я и пошел. И стал я переписывать сценарий под эдакую «Джеймс Бондшу». Чтобы на лошади скакала. Дралась ногами. Образ, прямо противоположный мягкой Соловей.

Нашёл Терехову и говорю:

— Ритка, спасай. А она мне:

— Ну-ка, попробуй свалить на рост. Боярский высокий.

Это была шутка. Дело в том, что когда она приехала пробоваться на роль в «Опасных гастролях», то сказала:

— Меня все равно не утвердят. У меня нос.

А у неё в то время кончик носа был курносенький. И он придавал ей обаяние. Рита снялась такая в фильме с Джигарханяном, еще до пластической операции.

Но дело было совсем не в ее внешности. Проба была прекрасна. В Госкино мне сказали: «Хотите снимать Высоцкого — снимайте и Пырьеву». А я очень хотел снять Высоцкого в «Опасных гастролях» и уступил им. И я отказался от Риты во имя Высоцкого. Я — не борец. Во имя чего-то одного я порой отказываюсь от очень многого.

Вероятно, Терехова была немного обижена на меня.

На «Д'Артаньяне и трех мушкетерах» опять случилось что-то подобное. Сказали:

— Бонасье должна быть Алферова.

Я согласился. И еще:

— Миледи — Пенкина.

Когда я услышал это, я швырнул документы запил и уехал в Питер. Сказал:

— Не буду я снимать ваших «Мушкетеров» или буду снимать так, как я хочу.

В общем, от Пенкиной мне удалось отбиться.

Я честно рассказал обо всем Рите. О том, что пробовалась Соловей, что это сорвалось. Что переписал сценарий под нее. А Терехова мне отвечает:

— Хоть ты и сукин сын, но я согласна. Учти! Буду диктовать условия. Конечно, ничего она не диктовала. Работала великолепно. Я говорю:

— Согласен.

И Терехова приехала.

Мы надели на нее шифоновую кофточку, без лифчика. Впервые в истории советского кинематографа в кадре была видна женская грудь не в течение одного стыдливого мгновения, а практически постоянно. Привез я на телевидение эти пробы показывать. Главный редактор погрозила мне пальцем и сказала:

— И хотя так делать нельзя, это очень красиво. Если хотите — снимайте. Терехова хороша. Но вкус у вас все равно плохой.

У Тереховой грудь как у Марии-Антуанетты. В «Истории нравов» Фукса есть слепок из стекла — бюст Марии-Антуанетты. Это образец, самый красивый бюст в мире. Вот такая грудь и у Риты. Невероятной красоты. Я говорю об этом не как мужик, а как художник. У Риты вообще все красиво. Красивые ноги. Хоть она и не балерина — но ноги у нее как у Кати Максимовой. Она очень красиво бегает. Миледи в «Трех мушкетерах» получилась абсолютной формы. Сексуальная, вероломная. Я остался ею доволен. Когда пробы были утверждены, все собрались и пошли отмечать. Макс Дунаевский, я, Миша Боярский и еще толпа народа. С той пирушки даже фотография сохранилась — пьяный Макс, играющий на рояле. Пригласили нас в кафе. Оно располагалось в каком-то подвальном помещении. Жара стояла дикая, а в кафе была комната, обложенная льдом. Кондиционеров мы тогда еще не знали — это была просто обратная сторона большого морозильника. И мы туда заходили остыть после танцев. После чего все, конечно, заболели.

Остыл я после очередного танца и вышел в зал. Смотрю: Дунаевский стоит, а его какой-то мужик к стене прижал и сует кулак в бок. Оказывается, Дуня пристал к его девушке, а мужик оказался «крутым». Все были, конечно, хорошо «разогретые». Я увидел, что моего композитора убивают, и бросился на помощь. Заехал бандиту по зубам. Макс тут же сбежал, а я остался. И тут начали мочалить меня. Я отбиваюсь. А сам смотрю — нет ли подмоги. Кто-то из дам побежал за подкреплением. Их-то двое, а я — один. Боюсь только одного: кто-нибудь меня пнет по ноге, я упаду, и тогда все. Про травму мою юношескую вы знаете.

Одного я ударил, он упал, образовалась лёгкая свалка. Боли не почувствовал. Потом выяснилось,что три пальца себе сломал. А Мишка за толстым слоем льда сидит себе с девицами и ничего не слышит. И вдруг в тот момент, когда мне в зубы залепили, откуда ни возьмись выскочил Боярский. И — враги побежали! Как в фильме. И тут появляется Макс Дунаевский: «Где они? Сейчас я...» Ну прямо Планше из романа Дюма.