Вениамин Смехов
в роли Атоса (граф де Ла Фер)

Вениамин Борисович Смехов родился 10 августа 1940 года в Москве. В школьные годы занимался в драматическом кружке. После десятилетки в 1957 году поступил в театральное училище имени Щукина, по окончании которого с 1961 года работал актером в Куйбышевском драмтеатре. В 1965 году перешел в труппу театра на Таганке. Среди его театральных работ — роли в спектаклях «Послушайте!», «Мастер и Маргарита», «Гамлет», «Ревизская сказка». В кино Вениамин Смехов начал сниматься с 1968 года, сыграв свою первую роль в фильме Евгения Карелова «Служили два товарища». Затем были главная роль в снятом по рассказам Джека Лондона телефильме «Смок и Малыш» и знаменитый Атос в «Д'Артаньяне и трех мушкетерах» Г. Юнгвальд-Хилькевича. В последующие годы Смехов снимался не слишком часто — из лучших последних киноработ можно назвать, например, «Ловушку для одинокого мужчины» и «Ключ». Однако с успехом выступал в иных ипостасях: по собственной пьесе «Али-Баба и сорок разбойников» написал сценарий завоевавшего немалую популярность музыкального телефильма, написал несколько художественных и публицистических книг («Служенье муз не терпит суеты», «Таганка. Записки заключенного», «Живой и только»). С начала 1990-х годов Вениамин Смехов ставил спектакли в Москве, Таллине, Ташкенте, в Израиле, США и Чехии. В последнее время преподает актерское мастерство в университетах США.

Творческая встреча с Вениамином Смеховым прошла в Израильском культурном центре 2 декабря.

Открывая выступление, Вениамин Борисович сразу задал иронический тон: «Я слышал, что не все в зале знают иврит, поэтому буду говорить по-русски» , — и предложил зрителям отправиться вместе с ним в воображаемое путешествие в мир театра и литературы, признавшись, между прочим, что сам очень любит путешествовать.

«Все, что зарабатывается, тратится на поездки. Я многие годы был невыездным, но теперь сполна наслаждаюсь свободой. Свои "цепи” и трудовую книжку я оставил в театре на Таганке, где мой портрет в фойе то снимают, то снова вешают — в зависимости от настроений руководства. А я… Я путешествую».

Но сколько бы ни перемещался по миру актер и режиссер Смехов, в душе у него, по собственному признанию, сохраняется постоянная величина — «любовь и благодарность к родной земле — по рождению и по происхождению» :

«С Израилем у меня связаны счастливейшие воспоминания. Израиль для меня — это и место, где живут мои друзья и родные, и место работы. Причем, работы очень и очень радостной. Я вспоминаю 1993 год, когда, по стечению счастливых обстоятельств, дважды ставил спектакли на Святой земле. Первым был «Дон Кихот» по пьесе Михаила Булгакова в Иерусалиме. Потом была Хайфа, где я ставил «Али-Бабу» на иврите. Поэтому главная песня моего мюзикла звучала не как «Персия, Персия, Персия», а как «Туркия, Туркия, Туркия». С другой стороны, сегодня меня посещает некоторая печаль, когда в личную жизнь людей — и на Святой земле, и на нашей, российской — начинает вторгаться политика. Когда мы закончили нашего «Али-Бабу» и показали его в Хайфском театре, пришли представители всевозможных СМИ и принялись брать интервью у актеров. Половина актерского состава были древними евреями, половина — древними арабами (арабами-христианами, как мне объяснили). Это была очень дружная и чудесная компания, практически семья. Когда все это закончилось, журналисты стали допытываться у актеров, "как им работалось вместе” и "не было ли межнациональных конфликтов”. Но мне доставило большую радость, когда все актеры дружно послали их… в тель-авивский ресторан «Кибенемат». Кстати, такой действительно существует».

Большую часть вечера Вениамин Смехов посвятил авторскому чтению: стихи Пушкина и главы из поэмы Венедикта Ерофеева «Москва–Петушки», строчки из Северянина и Маяковского. С помощью великолепного актерского мастерства он доносил до зрителя как глубокую иронию читаемых им строк, так и их эмоциональный заряд. А сатирические стихи Пригова и Кибирова в прочтении актера вызвали в зале гомерический смех. Свое выступление Вениамин Борисович закончил стихами Бродского и Высоцкого.

По окончании вечера с Вениамином Смеховым встретился корреспондент Jewish.ru. По поводу «сочетаемости» в рамках одной программы произведений поэтов московской и петербургской школ, Смехов заметил, что не видит принципиальной разницы между этими направлениями. «Впрочем, когда об этих отличиях говорят сами питерцы, я с ними соглашаюсь, — признался он. — Хотя мне все же кажется, что русская поэзия едина».

Охотно поделился Вениамин Борисович и своими размышлениями о «еврейском вопросе»:

«Это очень непростой для меня вопрос. С одной стороны, меня лично это долгое время не касалось, поскольку (как мне объяснили совсем недавно) для слуха антисемитов моя фамилия звучала как-то ублажающе. С другой стороны, бьют не по паспорту, а по морде. Потому носом меня попрекали тоже. Но чего-то острого и страшного все же не было — Б-г наше семейство миловал.

Мой папа, которому 10 января будет 92 года, работал в Госплане, был ученым — экономистом и математиком. Ему. В этой связи очень и очень интересным представляется его обращение к иудаизму — он даже написал книгу «Коль нидрей» [молитва, с которой начинается Йом Кипур и которая позволяет грешникам молиться вместе с праведниками, — А.Ф.], само название которой во многом символизирует и объясняет его возвращение к вере отцов. А начиналось все в Гомеле — почти все Смеховы оттуда. Вокруг было религиозное еврейство и хедер, который отец посещал в раннем детстве. Потом закрутился сюжет уже советской истории, и отец оказался вписанным в заглавные строчки этого сюжета: Госплан СССР, война, возвращение с войны, должность заведующего сектором Госплана… а в это время уводят в ссылку людей даже с нашего этажа на 2-й Мещанской… И все это — еврейский вопрос. Но его все время, когда мудро, а когда наивно, старшие заглушали перед младшими.

Потом уже, когда стал постарше, стал свидетелем самостоятельных «разборок». Мой собственный характер, наверное, не шибко защищен премудростью, знанием и умом, и потому я как-то воспринимал происходящее в благополучном свете. То есть то, что я видел в театре на Таганке (казалось бы, в таком театре!) и, по идее, должно было меня ранить, будто бы и не замечалось мною. Понимал я это только задним умом. Абсолютно русская черта — быть крепким задним умом. Вот и я каким-то образом подцепил эту «бациллу». И то, что меня окружали антисемиты, понял гораздо позже. Ведь предполагалось, что это культурное заведение…

Особенность репертуара и могучий дар любимовской школы собирали людей не по национальному признаку. И любимыми друзьями театра были, в равной мере, и Карякин, и Давид Самойлов. Высоций и Окуджава тоже различий не видели. Как и мы. Антисемитизм существовал, но в неком приглушенном виде. Разумеется, я знаю кто есть кто, но почему-то на этом не зацикливаюсь. Недавно я поздравил в газете одного замечательного артиста с юбилеем. А когда на одном застолье предложил выпить за его здоровье, половина стола отказалась. Эти отказавшиеся, среди которых были и русские, сказали: «Мы знаем, что он — антисемит». А в наших с ним отношениях это никогда не сквозило… Не знаю… Еврейский вопрос — это масса слухов, обилие поворотов и буйство красок. Существует и такая огромная составляющая этой проблемы, как «еврейский антисемитизм». Но это уже тема для другой беседы».